"Ирвин Шоу. Зеленая Ню" - читать интересную книгу автора

Друзья потом вспоминали, что именно в этот период в Баранове
прибавилось молчаливости. На приемах и вечеринках он обычно стоял рядом с
Аллой, слушал, ел виноград и жевал миндаль, частенько отвечал невпопад и
исключительно односложно. Он похудел, а по взгляду чувствовалось, что спит
он плохо и его мучают кошмары. Он начал рисовать по ночам, запирая дверь в
мастерскую, плотно задернув шторы, при свете настольной лампы, привезенной
из России.
Так что зеленая ню стала полным сюрпризом и для Аллы, и для друзей
Баранова. Суварнин, который видел и оригинал, и берлинское полотно, заявил,
что в целом второй вариант получился даже лучше первого, хотя главная
фигура, во всяком случае, концептуально, вышла один в один. "Душевная боль,
- говорил Суварнин, который в то время состоял на государственной службе в
качестве разъездного критика по архитектуре, резонно рассудив, что в этой
сфере человеческой деятельности ошибки с суждении не могут привести к столь
катастрофическим последствиям, как в живописи, - душевная боль, которой
пронизана картина, кажется непереносимой. Человеку ее уже не выдержать. Она
по плечу герою, великану, богу. Баранов заглянул в подсознательные погреба
отчаяния. Возможно, из-за того, что я знал о кошмарных снах Баранова,
особенно, том, где Баранов не мог произнести ни слова в комнате, полной
говорящих женщин, у меня возникло столь сильное ощущение, что зеленая
женщина - само человечество, запертое в немоте, протестующее, без слов и без
надежды, против трагических трудностей жизни. Особенно мне понравилась
милая, маленькая деталь: голый карлик-гермафродит, выписанный розовым в
левом нижнем квадрате, которого обнюхивают маленькие темно-коричневые
зверьки".
Сомнительно, чтобы Баранов даже думал о том, чтобы показать картину
общественности (необходимость в воссоздании шедевра исчезла с завершением
работы над ним, а воспоминания о том, что произошло в Москве, были еще
слишком свежи, чтобы решиться на повторение случившегося в Берлине). Но
дальнейшую судьбу Баранова определил уже не он сам, а гестапо. По
заведенному порядку агенты тайной полиции еженедельно обыскивали дома и
служебные помещения всех, кто читал зарубежные газеты (от этой вредной
привычки Баранов так и не смог отказаться), и наткнулись на зеленую ню в тот
самый день, когда художник последний раз прикоснулся к ней кистью. Оба
агента были простыми немецкими парнями, но достаточно хорошо разбирались в
азах национал-социалистической культуры, чтобы понять, прочувствовать
предательство и ересь. Вызвав подкрепление и оцепив здание, они позвонили
шефу отдела, ведающего подобными вопросами. Часом позже Баранова арестовали,
а Аллу сняли с работы и отправили помощником диетолога в приют для матерей,
родивших вне брака, у польской границы. Как и в Москве, ни один человек,
даже бравый полковник бронетанковой дивизии СС, с которым Аллу связывали
интимные отношения, не решился указать ей, что в поисках модели Баранову не
пришлось выходить из дома.
В гестапо его допрашивали месяц. За это время Баранов лишился трех
передних зубов, его дважды приговаривали к смерти, а на допросах требовали
назвать заговорщиков и сообщников и признаться в диверсиях, совершенных в
последние месяцы на соседних авиационных заводах. Пока Баранов находился в
гестапо, его картина участвовала в большой выставке, устроенной
министерством пропаганды с тем, чтобы познакомить широкую общественность с
новейшими тенденциями в декадентском и антигерманском искусстве. Выставка