"Ирвин Шоу. Пестрая компания (сборник рассказов)" - читать интересную книгу автора

бухту двухмачтовую шхуну "Надежда". На палубах и оснастке кишмя кишат
люди,- отсюда они похожи на темный рой пчел, а не на людей.
- Прошу тебя, Господи,- нашептывал про себя молитву Хоукинс, вместе с
бойцами своего взвода стоя по стойке "вольно" на средиземноморском
солнцепеке,-убереги ты меня, не дай расправиться ни с кем из них!
- Нечего зря миндальничать с этими типами!- учил их лейтенант Мэдокс,
стоя перед его взводом.- Всыпьте им пару раз - сразу станут как шелковые,
истинными джентльменами станут.
Вон он, лейтенант, напрягая зрение, уставился на приближающуюся к
пристани шхуну. Хоукинс уверен: на круглой, покрасневшей физиономии
лейтенанта заметно приятное ожидание. Посмотрел на других бойцов: за
исключением Хогана, по лицам ничего не скажешь. В Лондоне, во время войны,
Хоукинс однажды слышал, как американский летчик, капитан по званию, говорил:
"Англичане будут совершенно равнодушно взирать на казнь через повешение
Гитлера; на своих дочерей, заключающих браки с членами королевской семьи,
или на то, как им самим отрубают топором ноги выше колен,- у них ни один
мускул не дрогнет на лице. Такую армию победить просто невозможно".
Этот американский офицер был, конечно же, пьян, но, оглядываясь вокруг
и вспоминая прежние времена - тот день за Каеном, или второй, на Вейне, или
третий, когда он со своей ротой вошел в концлагерь в Бельзене,- Хоукинс
хорошо понимал, о чем говорил этот американец. Через минут десять -
пятнадцать все его товарищи могут оказаться в самой гуще приличной бойни на
борту этой шхуны - с применением дубинок, или ножей, или даже бомб
кустарного производства, и теперь, за исключением Хогана, снова все того же
Хогана, все они выглядели так, словно построились для обычной рутинной
утренней переклички у своего барака. Но этот Хоган - ирландец, а это далеко
не одно и то же. Худенький паренек, невысокого роста, с мужественным,
красивым лицом, с перебитым носом; неловко суетится, скулы напряглись от
возбуждения, то и дело взволнованно сдвигает шлем то на лоб, то на затылок,
тяжело дыша, размахивает дубинкой, а его громкими вздохами перекрываются все
приглушенные звуки, доносящиеся от шхуны до берега, и разговоры солдат.
На шхуне запели: пение то взмывало вместе с судном, то проваливалось, и
какая-то едва слышная чужеземная мелодия, казалось, с вызовом добирается до
них по зеленой маслянистой воде. Хоукинс знал несколько слов на еврейском,
но сейчас никак не мог понять, о чем поется в этой песне. Какая-то дикая,
несущая в себе явную угрозу песнь, должны ее были исполнять не на этом
солнцепеке и не рано утром, и не женские голоса, а лишь поздно вечером, в
пустыне, отчаянные, не в ладах с законом люди. За последние недели Эстер
перевела для него две-три еврейские песни, и он заметил, что в них постоянно
фигурируют такие слова, как "свобода" и "справедливость". Но они вряд ли
подходили к этой нудной, опасной, хриплой мелодии, долетавшей до них, словно
жужжание, через бухту с медленно идущего старого судна.
Как ему хочется, чтобы они сейчас ничего не пели. Поют - значит все
дело сильно осложняется, тем более что поют о свободе и справедивости. В
конце концов, они ведь поют и для него, и для его товарищей в строю; как он
в таком случае должен поступить? На что они рассчитывают?
Хоукинс закрыл глаза,- словно от этого исчезнет шхуна с гроздями людей
на ней, которая неумолимо приближается к пристани, пропадут и дубинки, и
транспортные суда, ожидающие их у берега, чтобы отправить в каторжную тюрьму
на Кипр,- оборвутся низкие связки огрубевших, вызывающих голосов этих