"Андрей Щупов. Тропа поперек шоссе" - читать интересную книгу автора

камуфляж, предназначенный для окружающих. Он уже принадлежал к клану
безнадежно-взрослых, я же стоял одной ногой в сопливом отрочестве и лишь другой
робко попирал осмысленную эру детства. Сознавая щекотливую ситуацию, я
старательно подыгрывал импровизированному спектаклю, по возможности признавая
Уолфа за нормального взрослого, то есть, за человека, практически разучившегося
мыслить, но тем не менее самоуверенного безгранично и соответственно не
понимающего самых очевидных вещей. Таким образом мы до того усложнили наши
диалоги, что никто из посторонних не понимал ни единого слова.
Кстати, насчет мыслей! В том, что Уолф умел мыслить, я убедился давно. И
это тоже было одной из черт, казавшихся мне симпатичными. Сам я был лишен
подобного дара с момента моего рождения. Факт чрезвычайно обидный! Возможно,
именно поэтому люди, манипулирующие мыслями, как если б это были обыкновенные
камешки, всегда приводили меня в восхищение. По человеку всегда видно --
владеет он этой способностью или нет. И уж кто умел по-настоящему мыслить, так
это наш старикан Василий.
Как только солнце тонуло в Лагуне и хижина заполнялась соседями Василия,
старик неспешно садился у огня и принимался за свои байки. Может быть, он
просто рассуждал вслух, но люди все равно приходили его послушать. Лежа на
соломенной циновке, внимал старику и я. Он ронял мысли легко, как зернышки, --
каждое в свою определенную лунку, и мы ясно видели: все, что он произносит,
рождается у него прямиком в голове. Никто никогда не говорил этого прежде.
Василий выдумывал свои истории из ничего, из пустого воздуха, и это оставалось
выше моего понимания. Даже сейчас, беседуя с Уолфом, когда порой мне начинало
казаться, будто я нечаянно принимаюсь думать, я быстро и с огорчением
убеждался, что мысли принадлежат не мне, а все тому же многомудрому старику
Василию. Его голос словно поселился в моих ушах, и когда Уолф спрашивал о
чем-то, голос немедленно выдавал ответ. Обычно пораженный Уолф надолго
замолкал, рассматривая меня и так и эдак, а после отворачивался, принимаясь
энергично строчить в своем пухлом блокноте. Увы, диалоги наши не затягивались.
Стоило ему отвернуться, как меня тотчас подхватывала какая-нибудь из скучающих
пассажирок, и снова начинались непонятные игры. Переход от философии к
поцелуйчикам оглушал подобно запнувшемуся и распластавшемуся по земле грому.
-- Кусю-мусю, пупсенька!
О, ужас!.. Я тщетно закрывался ладонями, дергался и извивался, проклиная
свой возраст. Это продолжалось до тех пор, пока мои пальцы не притрагивались к
чему-то липкому и сахаристому. А потом... Потом я, увы, сдавался. Сладость с
позорным капитулянтством переправлялась в рот, и на несколько минут я
становился славным улыбчивым парнишкой, обожающим все эти мокрые, вытянутые
дудочкой губы, толстые, заменяющие стул, колени, мягкие щеки и
невыносимо-глупые словечки.
-- Пуси-муси, маленький?
-- Пуси-муси, тетенька...

###Глава 5

То, что проплывало мимо нас, называлось городом. Огромные здания,
клетчатая структура стен и стекла, мириады окон с цветами и кактусами. На
окраинах города, подпирая небо высились металлические мачты, на которых вместо
парусов были развешены гигантские сети. Я сразу догадался, что это против
рыбьего нашествия. Осенний жор городские жители тоже очевидно не долюбливали.