"Лао Шэ. Старый вол, разбитая повозка (Эссе) (Главы из книги) " - читать интересную книгу автора

с китайской классической прозой - новеллами танской эпохи [Авантюрные,
любовные и фантастические новеллы танской эпохи, относятся к VII-IX
вв.], "Неофициальной историей конфуцианцев" [Сатирический роман У
Цзинцзы, создан в середине XVIII в.] и т.д., но иностранных романов
прочел немного. К тому же чтение было бессистемным: то попадался шедевр
признанного мастера, то россказни о любви принца к официантке, Но
поскольку иностранные книги были прочитаны позднее, они взяли верх над
отечественными, и я не захотел возвращаться к форме китайского
традиционного романа. Знания же мои в мировой литературе были
ограниченными, так что я не мог решить, кого же взять за образец. Ладно,
подумал я, буду писать как бог на душу положит, и неважно, если
получится ни то ни се - ведь все равно для печати это не
предназначалось. К тому же как раз незадолго до того я прочел такие
свободные по композиции книги, как "Николас Никльби" и "Записки
Пиквикского клуба"; это придало мне храбрости: значит, можно писать, не
заботясь ни о каких правилах. Так возникла форма романа "Философия
Чжана", при мысли о котором я до сих пор краснею.
Итак, форма была определена, что же до содержания, то я писал обо
всех людях и событиях, которые приходили на ум, не пытаясь как-то
сгруппировать их. Я походил на человека, впервые приобретшего фотокамеру
и снимающего все, что попадется под руку, не думая ни об экспозиции, ни
о выборе кадра. Стоило более или менее яркой фигуре или событию всплыть
в моей памяти, как я хватался за них; не успев расставить все по местам,
охотился за следующими... Персонажи теснили друг друга, эпизоды налезали
один на другой - я не успевал перевести дух. Если бы я писал сейчас,
втиснутого в первый роман материала мне хватило бы на добрый десяток
книг.
В те времена я считал себя крупным мыслителем, поэтому без церемоний
вставил в заглавие романа слово "философия". Философия!!! Теперь-то я
познал себя: если у меня и есть хоть какие-нибудь достоинства, то отнюдь
не в идейном плане. Чувства у меня всегда обгоняют рассудок. Я могу быть
искренним другом, но умного совета от меня не дождешься. Когда эмоции
заставляют мое сердце биться чаще обычного, я теряю способность к
размышлению и начинаю исходить в своих оценках всего происходящего из
самых распространенных поверхностных суждений. С одной стороны, это
придает моим писаниям эмоциональность, но с другой - делает мои
высказывания тривиальными. Конечно, многие полагают, что чувства в
произведениях искусства более важны, нежели рассудок; но эмоции не могут
помочь людям увидеть перспективу, они лишь застилают глаза слезами,
которые порой, увы, ничего не стоят. Часто заставлять людей плакать -
значит скоро надоесть им. Пускаться в длинные рассуждения, основываясь
лишь на неглубоких чувствах, - многим ли это отличается от пьяных
излияний завсегдатая кабаков? Сейчас я научен горьким опытом, но десять
лет назад я еще так не думал.
Впрочем, если бы я исходил только из своих эмоций, я, быть может, и
написал бы выдающуюся трагедию. Но беда в том, что я не был
последователен до конца: я хотел через эмоции ощутить вкус окружающего
мира и в то же самое время пытался сдержать свои чувства, не позволяя
себе произносить приговоры на основании одних лишь собственных симпатий
и антипатий. Истоки этого противоречия лежат в моем характере и в