"Роман Шебалин. Резьба по глазу" - читать интересную книгу автора

их при себе, носи их с собой. Будь осторожна и осмотрительна. За тобой
следят, но пока чего-то боятся. Только не исчезай. Позвони мне. Ты,
наверное, решила, что из ума я выжил. Прошу, поверь мне. Я не сумасшедший.
А правду всю не могу написать, Они наверняка прочитают письмо и не
раскрывая. Боюсь, не проснулась ли Ехидна?.."
Сколько-то минут Рита не могла понять: смеется ли над ней Илья или -
взаправду грядут беды разные... Получи такое письмо год назад, Рита бы
бросилась к Хрусталеву за Великой магической помощью, увешалась бы этими
штуками, читала бы денно и ночно заклинания, но сейчас...
"А, впрочем, я и бросилась." Вспомнила, как у Соломона выпрашивала
телефон человека, хоть любым боком имеющего отношение к магии.
"Вот он заботится обо мне, бедненький..."
Набрала машинально хрусталевский телефон. В трубке, после двух
длинных гудков, послышалось едкое пиликанье: определитель!
Рита нажала на рычаг. "Если его нету дома, то зачем ему знать, что я
звонила? а если есть..."
Набрать номер вторично духу не хватило.
"Обойдется."
7.
Просто так.
Подсевший на измену, словно на иглу, - по веняку - елей многокубовый,
распавшийся сожженным божеством сбежавшим из слепого дома на бой с
несуществующим рассудком; их музыка - не узы - кандалы, когда их композитор
спит - они бессмертны, бейби! В безверии безмерном моя смерть пусть служит
им примером их измены...
Да, я не умел гордиться тем, что был, но все же я успел поверить в
бога, который дорог тем, кто боль свою рассыпал по секрету всему свету,
который им уже не сохранит их славной музыки хрустальные каменья, который
катится ко всем чертям отсюда вместе с ними, с вами, со всем блудливым
хламом их богов, о, бейби!
Глаза разбивши о засов часов, ведущих в бездну, я выдрал слезы словно
струны из нутра тоскою изнуренного пустого инструмента, это странно: мне
видеть изнутри, как ржавые и жалость, и любовь приобретают облик стали,
бессмертно белой боли; но им довольно - я уже влюблен, чего же мне желать
еще от бездны? достаточно, статичность этих снов меня достала, Астэ!
Подсевший на измену, точно на иглу, не изменивший своему
бесчувствью, - я непричастен, я мишень, я сердцевина, но тот, кто слышит,
будет лгать, что он ван Гог, а тот, кто знает, будет лгать, что он Магог, -
зачем им: будет больно?
Потом, - где боль моя?
Достаточно, довольно, - я упал на дно слепого пьедестала тоски, и
зависти, и страха, я устал: статичность подлой доброты меня достала,
бейби...
Смотри, я - колесованный урод на злом круговороте своих струн в
природе. Кто разорвет мой круг, сорвет с чела их черно-белую корону, из
бубенцов кто вырвет языки, кольцо из горла вырвет, кто умрет, кто сможет
стать жестоким?
Самосожженый жалостью к себе, я жил из милости к закону; так что ж
еще вам надо, я влюблен; смотрите: что за только сказка! Но тем больнее мне
остаться одному - я не играл и проигрыш мой жалок и ничтожен.