"Джек Шэфер. Пятый (вестерн)" - читать интересную книгу автора

просто шел рядом с ним - мы шли вместе.
Он порядочно протаскал меня. В этих старческих ногах еще сохранилось
достаточно проворства и крепости. Мы брели наугад - или так могло
показаться со стороны, но я различал следы тропы, вероятно, оставленной не
одной сменной парой его самодельных мокасин. У него и здесь было что-то
вроде распорядка. Туда и обратно, вслед за понижением почв, вверх по
широкой дуге, на холмы, - они, собственно, и не были холмами, а останками
скрученных пальцев того, что было в прошлом общим уровнем местности;
теперь же странно и бесформенно стояли между резко выветренными ущельями и
карликовыми каньонами. Юго-запад богат подобными слоистыми, обветренными
кручами, где цвет, безлюдье да голые кости земли творят красоту и влекущее
чувство прозрения в глубь сокровеннейших тайн. У него был свой круг
владений, не его и все же его, потому что здесь не было ничего,
подлежащего коммерческой цене, ничего, способного привлечь людей, а с ними
унылость поселений и рабского труда.
Раз он остановился, указывая на обломок того, что я принял за причудливый
камень. "Окаменелое дерево, - произнес он. - Триасовый период". И он
пустился вновь, на этот раз не совсем в историю, скорее в рассуждение о
том, не был ли этот регион когда-то, миллион лет назад, тропиками,
омываемыми проливными дождями, или же просто в изобилии снабжался водой,
стекавшей потоками в низины из соседних областей. Он остановился еще,
указав на кролика, юркнувшего за поворотом в овраг. И снова последовало
рассуждение - на сей раз монолог о кроликах как наиболее приспособленной
форме жизни в условиях данного региона, в конкретный геологический век.
Мы были вместе, но рот мой был зажат. Я не слишком дерзал подталкивать
его, направляя разговор, потому что несколько раз, когда попытался, мне
просто не дали говорить. В ответ я получал только свод научных сведений,
а. сам знал достаточно, чтобы определить, что этот свод был приобретением
человека, кое-что вычитавшего из разрозненных устаревших книг, доступных
ему, и применившего это к тому, что видел вокруг.
Обычный маршрут привел нас назад точно по расписанию, примерно к тому
времени, как старые коровы с теленком пришли на водопой. Он стал слоняться
по саду; а я стоял и смотрел, уверенный, что, попытайся я задать вопрос, -
тотчас наткнусь на лекцию о растениях и приспособляемости к засухе бобов,
занимавших почти половину сада. Наконец я ушел и уселся на свой ящик. Тут
и он направился к хижине и вошел в нее. Я решил было достать из машины
кое-какие припасы и предложить разделить со мной ужин, но раздумал. Он не
забыл ни обо мне, ни о моей жестянке кофе, он не отталкивал меня. Просто
снова был погружен в себя, в пределы своего бытия. Тени сгущались к ночи.
И в эту ночь он изменил свой цикл. Не изменил, пожалуй, а довел до
завершения. Это мне показалось тогда переменой.
Я неподвижно лежал в своем спальнике, наблюдая, в обычное время. Чуть
позже одиннадцати. Часовой механизм у него в голове просигналил,
подтолкнул, подал знак - или что там он сделал, только старик задул лампу,
вышел на порог и сел у входа. Луна, приятно круглая, ясная, всходила в
окружении лишь легких облачков, плывущих по небу. Он находился в тени
скалы и хижины, но я знал, чем он занят. Он сидел там, глядя вниз, в
сторону этого дерева.
Мне, помнится, подумалось, что хотя у меня, быть может, и не было в голове
часов, зато теперь все же была ясность, что он будет делать каждый час в