"Игорь Иванович Шелест. Опытный аэродром: Волшебство моего ремесла " - читать интересную книгу автора

дон Хозе в сине-лимонном мундире, сникший в ожидании ее ответа.
Он был безмолвен... Но все эти минуты неистовых оваций звучал у каждого
в ушах его голос!.. Голос словно бы повис над головами: звонкий, ясный,
сильный, страстный, необыкновенной красоты, проникающий прямо в сердце!..
Что он, кудесник, сотворил тогда с нами! Публика, продолжая неистовствовать,
не давала этой дьяволице Кармен пропеть свою роковую реплику: "Нет, это не
любовь!.."
Уж как это получилось, не знаю, но я на секунду отвлекся от кумира, на
которого устремлены были все взоры, и вдруг заметил, что по щеке Архиповой
катятся слезы... Она плакала и всячески старалась скрыть это.
Еще более потрясенный своим открытием - не боюсь сейчас в этом
признаться! - я почувствовал и у себя в глазах счастливые слезы... Слезы
восторга, как и у нее... Какого восторга?.. Восторга великой минуты
приобщения к шедевру, когда тысячи душ вдруг настраиваются на некую единую
волну творческого порыва и начинают резонировать, достигая своеобразного
экстаза!.. И тогда отлетает прочь все личностное, материальное, "земное" и
начинает звенеть лишь одна душа!
В такие моменты скряга забывает о переплаченных за билет деньгах,
раскрасневшийся карманник может обнять восторженного прокурора, не
прикоснувшись к его бумажнику, а прокурорское сердце становится мягче, чем у
защитника: защитник же, коль защищал бы в такой момент, вовсе не думал бы о
гонораре. Влюбленные невесты забывают на время женихов, женихи - невест,
здесь жены, точно ангелы, кротки и не бранят мужей, а мужья не зыркают
глазами по сторонам... Да, в это мгновение, такое редкостное в жизни, люди
забывают о возрасте, о различии полов, они здесь все как дети: чисты, ясны,
шумны, готовы в восторге смеяться и плакать!
И вот что еще подумалось мне в тот вечер, когда я, потрясенный,
возвращался со спектакля... В такие редкостные минуты душевного экстаза душа
в нас как бы обнажается... И тут ее, невидимую, неосязаемую, легко узреть,
почувствовать в себе и в других!
И что уж совсем может показаться парадоксальным, так это то, что душа в
нас самая прекрасная и самая коллективистская субстанция; она не терпит
одиночества, с добротой и бескорыстно тянется к людям, она смела, даже
жертвенна в своем проявлении, когда она улавливает, что настал ее миг прийти
людям на помощь.
- Браво, Михаил Лукич! - воскликнула Антонина Алексеевна. - Вот уж не
ожидала услышать от вас такого страстного монолога о душе!.. Конечно,
допускаю, что отношение ученых к вашим высказываниям...
- ...мягко выражаясь, вряд ли было бы одобрительным, - подхватил с
усмешкой генерал, - но я и не собираюсь выступать с этим монологом перед
учеными... Тем более что лет полтораста назад знаменитый естествоиспытатель
Гумбольдт сказал, что первая реакция ученых на мысль нестереотипную, тем
более высказанную кем-то не из их коллег: "Чушь!.. И какой кретин мог этакое
придумать?!"
Сергей, слушавший Михаила Лукича с почтительным вниманием, рассмеялся:
в таком варианте перевода ему не доводилось слышать известное суждение
Гумбольдта. "Интересно, а как бы дядя Миша перевел последующие стадии
реакции ученых на новое: "А все же в этом что-то есть..." и "Кто ж этого не
знал!" - мелькнула мысль спросить, но тут заговорила мать:
- Миша, коль вы коснулись такого отпугивающего разум понятия, как