"Галина Щербакова. Ангел Мертвого озера" - читать интересную книгу автора

Однажды, когда женщина ушла, оставив теплоту и запах тела, и Глеб
нырнул во все это, у него ни с того, ни с сего остро закололо в сердце и
одновременно он услышал голос Веры. Она говорила странное. Что вот он ее
ищет, а все это напрасно. Они встретятся потом - все нестыдные люди. Она еще
что-то бормотала, но у него застряло в ухе слово "нестыдные", и ему стало
неловко, что постель все еще пахла другой женщиной, а слушал он Веру. И он
тогда придумал странную мысль: стыд может прийти незвано, и что с ним тогда
делать? И можно ли вообще жить без стыда? Без расплоха? Как у него случилось
с духом одной женщины и голосом другой?
Одним словом, первым сигналом от Веры пришло не письмо, а ее голос во
сне и мысль о стыде.
А тут возьми и приди письмо. Он минут пять не мог сообразить, кто это
ему пишет, если у него даже почтового ящика нет. Оказалось, Вера.
Тут надо сказать, что она получала все письма Глеба и не знала, что с
ними делать. Она хорошо его помнила, помнила неловкое его ухаживание и
бурную обиду, что не сдалась сразу. Она даже испытала облегчение, когда он
женился. Ей еще тогда не хотелось замуж, что-то невнятное кружило в ее
голове, она пыталась понять что, а не получалось. Однажды - господи, это
когда еще было - ей в руки попалась книжка, трепанная растрепанная, с
оборванными уголками. Первое чувство было - отвращение от захватанности
чужими руками, слюнявыми пальцами. Но одновременно и любопытство: что ж так
могло умучить книжку, какое такое содержание?

Счастье букв и слов

Это были "Три товарища" Ремарка. Ощущение легкого помешательства от
слиянности с совсем чужими ей людьми. Сопереживания до боли в солнечном
сплетении, до рвоты. Потом ужас, что книгу надо отдавать, и поток слез, как
от смерти. Она не вернула книжку. Сказала, что ее украли. Она склеили все
странички, разгладила кусочки уголков, обернула в плотную бумагу. Она с ней
спала, ходила с ней на работу, она разговаривала с Пат, и та ей отвечала
всегда правильно и умно.
Было ощущение: в природе есть одна единственная книга, написанная для
нее. Это был род недуга, который она преодолевала как медик, сознательно и с
усилием. А потом она стало нормально ненормальной чтицей. Чтение заполняло
всю жизнь, кроме часов работы, оно не оставляло пустот ни для чего. Оно не
оставляло времени для живой жизни.
Письмо она получила от малограмотного рабочего, не умеющего расставлять
слова и пишущего их так, что требовалась изрядная доля сообразительности,
чтоб их понять. Она их лечила, работяг, ставила им капельницы, делала
внутривенные вливания, она их перевязывала, стараясь делать не особенно
больно. Но никогда за все эти долгие годы ей не хотелось ни с кем
поговорить, как говорила она с любимыми героями книжек. К почти пенсионным
годам Вера в чем-то оставалась шестнадцатилетней девчонкой, впервые
прочитавшей Мопассана.
Но никто не знал, может, и она сама, ту спрессованность сведений,
которые хранил ее мозг. Иногда случайно на каком-нибудь сабантуйчике она
произносила слова, от которых столбенели санитарки, но делали стойку
врачи-интеллектуалы. Ей тут же становилось неловко, как будто она кого-то
обманула, выдав товар по чужому чеку. Ей было хорошо только с литературными