"Жак Шессе. Людоед" - читать интересную книгу автора

Небо над холмами стало черным, по заледенелой улице промчалась
машина... Зима, далекая от людских терзаний, шла своим ходом. Однако,
позвольте, какая зима? Сейчас всего лишь октябрь, осенний день, который
навсегда избавил Жана Кальме от мучительного плена. Он вслушивался в голоса
этой медной осени с ее мокрыми рытвинами, с ее гниющей листвой и
готовностью исчезнуть в великом белом покое. Скоро зима оголит и разорит
здешний край, где полчища озябших птиц, филины и совы, а также олени,
кабаны, барсуки, словом, все выжившие звери стародавних времен, до сих пор
обитающие в лесных чащобах, говорили с ним на своем хитроумном языке. На
языке райских кущ! Жан Кальме явственно слышал, как они роют землю, кто
лапами, кто копытами, кто рылом, готовя себе укрытие на зиму.
Он видел, как птичьи коготки ухватывают веточки для гнезд, а клювы
выдирают шерстинки из спин напуганных мулов. Легкие султаны дымков
колыхались над печными трубами, над кронами вековых деревьев.


***

Каждое утро Жан Кальме колебался в выборе между двумя своими
бритвами - электрической и "жиллет". Если он чувствовал себя неважно или
нервничал, он пользовался электрической, избавлявшей от водных процедур,
что было дополнительным преимуществом.
Зато, чувствуя прилив энергии, он брал "жиллет". Со дня установки урны
в колумбарии он решил покончить с этими метаниями и всегда естественно
пользоваться опасным лезвием.
Слишком долго он боялся этой остро заточенной бритвы. "Жиллет"
наводила на него робость, и он прятал ее подальше с глаз, в голубой футляр.
Однако теперь, приняв решение и стойко держась его, нужно было действовать
крайне осторожно: бритва по-прежнему обладала явно опасными свойствами и
сохранила, как ни прискорбно, способность оживлять воспоминания. При виде
этого предмета, при малейшем контакте с ним тотчас возникали призраки
былого, и главный из них сотрясал ванную, квартиру и, что самое печальное,
рассудок Жана Кальме своим ужасным разъяренным голосом. В детстве Жан
Кальме сотни раз наблюдал за брившимся отцом. Он садился на скамеечку, в
двух-трех шагах от доктора, и ему никогда не надоедало следить, как тот
намыливает себе лицо уверенными круговыми движениями, превращая его в
пышную белую маску. Часто доктор оборачивался и в шутку клал мазок пены на
нос Жана Кальме, который старался елико возможно дольше сохранить на коже
эту душистую белую нашлепку. Затем следовала процедура правки бритвы с
помощью маленького точильного станка, закрепленного в плоской железной
коробке; после этого начиналась собственно церемония бритья. И тотчас же
доктор устраивал из нее целую драму. Он гримасничал, изображая боль,
оттягивал рот в сторону двумя пальцами левой руки, постанывал, подступаясь
к подбородку, а если ему случалось обрезаться, что бывало довольно часто по
причине спешки и возбуждения, он предъявлял окровавленный ватный тампон
Жану Кальме и, наклонясь к нему, давал потрогать ранку, откуда еще сочилась
тоненькая алая струйка, растекавшаяся по смуглой шее причудливыми
ручейками. В таких случаях доктор плакал, кричал, задыхался, изображал
жгучее страдание, и, хотя эта сцена давно уже стала неотъемлемой частью
отношений сына и отца, мальчик всякий раз остро переживал случившееся и