"Жак Шессе. Исповедь пастора Бюрга " - читать интересную книгу автора

засветит солнце. А я завтра снова прижму ее к своей груди, завтра ее
красота и нежность вновь воспламенят меня своим светом. К чему сомнения?
Можно просто жить в этом мире. И в череде дней крепло наше счастье под
взглядом доброго Бога, под Его светом, и было ясное небо, белизна, плоть,
торжествующая над печалью и смертью.
Приближалось Рождество. Я должен был заняться приготовлениями к
празднику. Каждый год прихожане устанавливают в храме большую ель, а
катехумены украшают неф ветками и букетиками остролиста. Храм становится
похож на зеленый лесной свод, витражи отбрасывают под эту сень блики
закатных лучей. Остро пахнет смолой, и если закрыть на минуту глаза,
опьянев от дурманящего аромата, то удивишься, почему же не поют птицы в
этом глухом и сумрачном лесу. Странная это пора. Возбуждение охватывает
прихожан, их дети разучивают в школе рождественские псалмы, классы полнятся
евангельскими чтениями.
Я считаю минуты: каждый год я жду не дождусь, чтобы жизнь вновь вошла
в привычную колею и мой храм обрел бы свое истинное лицо.


VII

Но в этом году, наоборот, приближение Рождества наполняло меня
радостью, и я ожидал его с таким же нетерпением, как все. Украшение храма и
подготовка к празднику позволяли Женевьеве проводить еще больше времени
подле меня. Поднимая глаза, я видел, как она трудится среди других девушек
и юношей, размещавших зеленые букетики в нишах, на нимбах ангелов, среди
ветвей ели. Ель уже установили. Ее пышно украсили свечками и звездами. Все
приходили на нее полюбоваться. Счастье окрыляло меня. Гимны, которые мы
повторяли, наполнялись для меня истинным смыслом, тексты и стихи, которые я
толковал, находили место в моем сердце. В рождественских яслях расставили
восковые фигурки: Мария, Иосиф, младенец Иисус, пастухи и волхвы в золотых
одеяниях. Стойло наполнили соломой, а алтарь за ним был убран ветками
остролиста, словно для того, чтобы окружить сцену ореолом жестокости, и в
этой воинственной и кровавой чаще, сомкнувшейся за потоками чистейшего
света, я узнавал мою прежнюю душу, ту, что жаждала покарать, сломить,
восторжествовать в неведении своем и страхе.
Я между тем готовил рождественскую проповедь. Полный моим новым
счастьем, я решил посвятить ее прощению обид и любви. Я перечитывал
Евангелие от Луки: "Ныне отпускаешь раба Твоего, Владыко, по слову Твоему с
миром, ибо видели очи мои спасение Твое, которое Ты уготовал пред лицем
всех народов, свет к просвещению язычников..." И еще: "...по благоутробному
милосердию Бога нашего, которым посетил нас Восток свыше, просветить
сидящих во тьме и тени смертной, направить ноги наши на путь мира". Думая
об этих словах, я вспоминал все прошлые рождественские праздники и
осознавал, что до той минуты, когда я полюбил Женевьеву, я жил "во тьме и
тени смертной", я опасался своих ближних, но следил за ними и судил их, я
перебирал их преступления и вынашивал планы мести. Страшная и зловещая
пора. Со студенческих лет в моей душе сохранилось недоверие к этому
чересчур торжественному слову, но теперь я не мог не признать: я пережил
обращение, и эта мысль наполняла меня хмельным восторгом, вдохнувшим в
слова моей проповеди новую силу убеждения, пламенную и чистую.