"Жак Шессе. Исповедь пастора Бюрга " - читать интересную книгу автора

избавиться от ребенка, что все способы, о которых говорили ей подруги в
пансионе, внушали ей отвращение; к тому же, заверила она меня, она имеет
достаточно влияния на отца и добьется, чтобы он отослал ее куда-нибудь
подальше от поселка, где она будет спокойно ожидать разрешения, а потом мы
поженимся, я попрошусь в другой приход, мы будем вместе... Она пришла
сегодня, чтобы сказать мне это, не сомневаясь, что я во всем с нею
соглашусь.
Увы, она была права! Я даже не подумал о том, что может грозить
пастору, обольстившему свою несовершеннолетнюю ученицу (да еще единственную
дочь богатого и могущественного человека); нет, обрушившееся, как снег на
голову, известие наполнило меня ликованием, и я видел все причины
радоваться и рисовать себе безоблачное будущее. Я хотел верить в
снисходительность Н., в счастливые слезы Женевьевы, в ее воздушные замки. Я
уже воображал себя пастором в новой общине, где паства примет меня;
прихожане пойдут за мной, растроганные моей историей... Я видел нашу новую
жизнь, все, что предстояло нам сделать. И - рука моя дрожит, когда я пишу
эти слова сегодня - я чувствовал себя возвеличенным и обласканным, как
человек, свершивший дело, угодное ближним, а может быть - почему бы нет? -
и всему приходу.
Как же зыбка почва самообмана. Ступите туда одной ногой - и вам уже не
выбраться. Заблуждения нагромождаются друг на друга, нанизываются цепью,
сливаются, создавая иллюзорный мир, кажущийся более реальным, чем тот, от
которого вы бежали. Вы пленник хаоса, и он уже не отпустит вас; я часто
вспоминал, глядя на заблуждающегося человека, картину Гойи: пес в зыбучих
песках. Жалкая точка - голова, а вокруг только песок, зловещая бескрайняя
пустыня, и над ней, как венец всего - смерть.
Но мы фантазировали, мы витали в облаках. Женевьева ушла от меня
поздно, насколько позволяли это обычаи в Бюзаре, и обещала прийти завтра
утром.
Наутро мне позвонил Н., голос его звучал бесстрастно. В Бюзаре
произошла небольшая неприятность. Женевьеве сделалось дурно, и она упала на
лестнице. Она во всем призналась. Н. уже позвонил в Синодальный совет и
потребовал для меня самого сурового наказания.


IX

О борьбе я даже не помышлял. Удар сокрушил меня; я впал в уныние и
знал, что отовсюду мне грозят самые страшные невзгоды и напасти. Что с
Женевьевой? Я не мог ответить на этот вопрос, и мысль о ее положении не
давала мне покоя. Не знал я и того, как мне вести себя с прихожанами. Успел
ли уже Н. сообщить кому-нибудь в поселке? Посмею ли я теперь выйти из дому?
Было 23 декабря. На Рождество в храме соберется много народу. При мысли,
что я должен буду предстать перед всеми этими людьми, неведомый доселе ужас
леденил меня до костей. Никакой весточки от Женевьевы не было, как и новых
угроз со стороны Н. Было бы, разумеется, глупо предполагать, будто он
оставил меня в покое: он хорошо знал свое дело и понимал, что страшнее
самой лютой пытки для меня терзаться неопределенностью и страхом.
Так прошло два дня - два бесконечных дня в тревоге, две ночи в
кошмарных снах. Рождественским утром, когда настало время идти в храм, меня