"Павел Александрович Шестаков. Остановка (Повесть) " - читать интересную книгу автора

семья из отпуска - "три недели мокли" или "не знали, куда от жары
спрятаться". Погода особенно стала сплошь "не та". Даже если идеальная,
тихая, сухая, не жаркая, и тогда скажут: "А надолго ли это? Вот-вот
сорвется. Жди урагана или чего похуже..." Некоторые и авансом хнычут, так
привыкли к тихому повизгиванию. "Дочка в институт собирается.
Представляете, что нас ждет?" И не дай бог сказать - ничего, мол,
переживете. В бездушные эгоисты запишут и с год косточки перемывать будут,
вину непростительную вспоминая...
Сергей этого жалкого поветрия избежал. Некоторые говорили: что ему?
Какие у холостяка заботы? Но ведь и у холостяков зубы болят, и краны
текут, и по службе не всегда ладится, да и одиночество недолго со свободой
ассоциируется, с годами радости мало приносит. А вот не помню я за время
наших пусть и не очень частых, но всегда дружеских, откровенных встреч,
чтобы жаловался он, обвинял кого-то, а тем более поносил. Казалось, всем
он доволен, все у него в порядке.
Конечно, в этом довольстве своя крайность есть. И признаюсь, не все в
нем мне нравилось. Раздражало, например, равнодушие к работе над
докторской диссертацией, затянувшейся на годы. Обидно было видеть, как
обходят его люди не столь способные, но побойчее.
- Ты просто современный Обломов, - сказал я однажды Сергею.
Он улыбнулся своей обезоруживающей улыбкой.
- Все может быть...
Да, Обломовым я его иногда видел, но вот о существовании "Ольги" не
подозревал. Прозевал, можно сказать, под носом и с досадой удивился теперь
своему верхоглядству. Сколько общих вопросов за жизнь обсудили, а до
пережитого по-настоящему не добрались, здесь он поставил шлагбаум. "Как же
жить?!" Значит, нашел ответ. Сам, без меня.
Я отложил дневник, встал из-за стола и вернулся на диван. Лег и
задумался, разбираясь в том, что чувствовал. Конечно, Сергей имел полное
право не делиться со мной сугубо личными обстоятельствами. Особенно тогда.
Ведь ему, помимо всего, и стыдно было наверняка такой категорический отказ
получить. Но потом? Никогда. Хотя и охотно говорил о человеческих
проблемах. Неужели счел меня сухарем, неспособным на сопереживание? Решил,
что не пойму?
Вообще-то мог. Будучи людьми одной науки, мы даже предмет свой видели
часто по-разному. Меня в истории привлекают прежде всего процессы,
закономерности, по которым из хаоса случайных событий и личных судеб
возникает цепочка явлений, доступных объективному анализу. Сергей же в
самом закономерном событии видел калейдоскоп совпадений, неожиданных
характеров и происшествий. Его всерьез увлекали частности, на мой взгляд,
не очень существенные, своего рода дней старинных анекдоты, в которых он
умудрялся находить что-то нужное для себя. Увы, к диссертации эти находки
никакого отношения не имели.
Он мог и в разгар самого обыденного, сиюминутного разговора взять
вдруг с полки книгу в старинном переплете и прочитать о последних днях в
бозе почившей императрицы Елизаветы Петровны.
"Вот послушай! "Восьмого сентября в день Рождества Богородицы
государыня вышла из Царскосельского дворца пешком к обедне в приходскую
церковь. Только что началась обедня, императрица почувствовала себя дурно,
сошла по крыльцу и, дошедши до угла церкви, упала без чувств на траву.