"Иван Шевцов. На краю света (Повесть) " - читать интересную книгу автора

- Техника не моя стихия, - с некоторой напыщенностью произнес он.
- А в чем вы видите свою стихию? В поэзии? - Последняя фраза вырвалась
у меня совершенно случайно: я не знал, что Богдан Козачина когда-то пробовал
писать стихи.
- Поэзию я променял на философию, - ответил он неожиданно серьезно. - И
зря, потому как философам в наш век делать нечего.
- Это почему?
- Да очень просто: они должны бы сказать людям, как лучше жизнь
устроить, чтобы она была для всех сносной. А люди это и без них знают. - Он
помолчал, опустил большую курчавую голову, почесал у самого уха,
продолжил: - Знают, да не везде и не всегда делают; одни потому, что не
хотят, а другие потому, что не могут.
Он посматривал на меня с деланной хитринкой, точно давал понять, что не
все договаривает.
Таким я не знал Козачину. Да и вообще я представлял его человеком
угрюмым, считающим себя безнадежно обиженным судьбой и людьми и утратившим
интерес ко всему на свете. Ничего подобного. И слова о "линии жизни", об
отсутствии перспективы были всего лишь слова. Я смотрел на этого "философа"
и, отбрасывая от него все напускное, пытался представить, как он поведет
себя в чрезвычайно трудных условиях, ну, скажем, на тонущем корабле? Ответа
не находилось. Все-таки я недостаточно хорошо знал его.
Какой же это огромный и сложный мир - человек с его характером!
Я сказал Богдану Козачине о письме его отца. Он как будто даже
смутился, во всяком случае, сделал вид, что разговор о письме отца для него
неприятен.
- Они там думают, что все так просто: захотел приехать в отпуск - сел и
поехал.
- Да, после вчерашнего случая о вашем отпуске пока что и речи быть не
может, - сказал я. - Вот только не знаю, что ответить отцу. Может, так и
написать, как есть на самом деле?
Он взглянул на меня растерянно и явно забеспокоился. Пальцы начали
дрожать, губы зашевелились. Но, должно быть, он не хотел показать своего
беспокойства и заговорил ровным голосом:
- Зачем же вам самому, время только отнимать? Я могу ответить, напишу,
что по вашему поручению.
- От имени и по поручению? Так, что ли? Нет уж, своим адресатам я
отвечаю сам.
Моя решительность озадачила его. Козачина знал, что я могу написать
родителям о его поведении, и боялся этого. Опять опустил голову, задумался,
точно набирался решимости, затем сразу встал и, посмотрев мне прямо в глаза,
сказал:
- Я обещаю вам, товарищ капитан-лейтенант, больше со мной такого не
повторится.
Глаза у него были влажные, но холодные. И на лице, суровом и смуглом,
не было и тени раскаяния. Лишь уходя, он сказал несколько дрогнувшим
голосом:
- Только мать не расстроилась бы вашим письмом.
Я задержал его и спросил, жалеет ли он о том, что не стал офицером, не
окончил училище. Он ответил решительно:
- Нисколько.