"Иван Шевцов. На краю света (Повесть) " - читать интересную книгу автора

- Почему?
- Военная служба не моя стихия. Я не умею подчиняться.
- Но жизнь так устроена: кто-то кому-то подчиняется.
- Меньшинство - большинству, это нормально. А здесь наоборот.
- Правильно, здесь наоборот: большинство выполняет волю командира,
старшего начальника. Но в этом и состоит существо любой военной организации.
Это железная необходимость, без которой немыслимы ни армия, ни флот.
- Умом я это понимаю, - подтвердил он, - но внутренне не могу понять.
- Вернее, согласиться?
- Да.
- Хорошо, - сказал я, - придет время, вы изберете себе другую
профессию. Но сейчас вы служите на флоте, и пока вы здесь - извольте
выполнять все, как полагается в военной организации.
- Я понимаю, - глухо отозвался он.
- Тогда почему нарушаете воинский порядок?
- Мне трудно ответить на ваш вопрос, - сказал он, волнуясь. - Сорвалось
у меня, случайно это. Я не хотел, поверьте.
Я поверил ему. А когда он ушел, в ушах у меня гудело это самое
"почему?". Да, почему Козачина вот такой, а не другой? Мы умеем наблюдать
жизнь, умеем замечать события и факты. И, не задавая себе вот этого
"почему?", принимаем решения иногда неверные. Это особенно касается работы с
людьми, воспитания их.
Невольно вспомнил свою первую стычку с командиром дивизиона. Однажды он
собрал командиров кораблей и поставил задачу произвести одну работу на
причале. Вернее, он всего лишь передал нам приказ командира базы. Мы
повторили приказ и стали расходиться. Я немного задержался и сказал своему
товарищу, почесывая затылок:
- Нужно подумать.
Это услыхал комдив. Сказал в мою сторону:
- Нам думать не положено, выполнять надо.
- В первый раз слышу, что нам думать не положено, - возразил я. - Где
это сказано, в каком уставе?
- А о чем думать? - победоносно спросил комдив.
- Как лучше, разумней выполнить приказ, - ответил я.
- Вот и выполняйте, - был его "исчерпывающий" ответ.
А ведь он искренне убежден, что нам думать не положено, для этого есть
старшие. А над каждым старшим есть старший. И получается какая-то чепуха.
К вечеру переменившийся ветер принес мягкую оттепель. В каюте было
душно, и я, набросив на себя шинель, вышел на палубу. Люк в кубрик акустиков
был открыт: оттуда доносились задорный смех и веселые голоса матросов. Я
знал, что там, внизу, в эти часы другая жизнь, на первый взгляд весьма
далёкая от флота, от моря, от Крайнего Севера, жизнь, которая, как и письмо
учителя Козачины, напоминала мне те картины, которые когда-то в детстве
рисовал нам учитель географии. Матросы вспоминали родные края, в которых
каждый оставил частицу своей души, читали письма, рассказывали забавные
истории.
По совести говоря, сейчас меня интересовал Козачина. Теперь было ясно,
почему его называют "философом". У меня было такое чувство, что он слегка
приоткрылся, показал себя чуть-чуть и снова спрятался.
Я остановился у открытого люка, не решаясь, однако, спуститься, чтобы