"Иван Шевцов. На краю света (Повесть) " - читать интересную книгу автора

не помешать непринужденному разговору матросов. Послышался бодрый голос
Богдана Козачины. Нет, это был совсем не тот вялый, угрюмый голос, которым
он разговаривал сегодня со мной. Это был другой, сочный и бодрый голос. Я не
слышал начала разговора: очевидно, речь шла о смелости, о страхе, и
почему-то мне думалось, что разговор этот затеял Богдан Козачина. Ему
хотелось спорить, спорить, наверное, со мной, но он спорил, как всегда, с
Юрием Струновым. Потом заговорил Струнов.
По обыкновению, он говорил степенно, с паузами, негромким, низким,
надтреснутым голосом. Слова у Струнова крепкие, тяжелые, как камни, лицо
обыкновенное, простое, без деланной серьезности, только в глазах нет-нет да
и сверкнут искорки озорства и удали.
- По правде говоря, страх - штука вполне естественная, - говорил Юрий
Струнов. - Я в своей жизни по-серьезному испугался только один раз, и то,
как вспомню, - и смех и грех. И кого? Козы, окаянной, испугался. И чуть было
не утонул в луже. Так сказать, с водой познакомился. Сам я, как вы знаете,
городской, рабочий, а дедушка мой в деревне живет, в колхозе. Я к нему
каждое лето ездил и колхозникам помогал как умел. Случилась со мной эта
история летом, в самый разгар уборки. На селе, можно сказать, аврал - по
два, по три часа спать приходилось, не больше. Встаешь до света и ложишься
впотьмах. Я мальчишкой был, лет, наверно, двенадцати. Однажды в обеденный
перерыв уснул у ручья под кустом. Ручей по оврагу протекал. Я, значит, внизу
прикорнул а наверху коза паслась на привязи. Подошла она к самому краю и
начала обгладывать кустарник. Стала на задние ноги потянулась к веткам, не
рассчитала и сорвалась вниз, прямо на меня. И вот тут мне какой-то кошмар
померещился, будто через меня грузовик переехал. Аж холодным потом прошибло.
Проснулся, сообразил, что лежу на спине, и чувствую, как уже наяву что-то
давит мне на живот, а над головой что-то шевелится, чавкает и хрустит. Все
никак сообразить не могу, где я и что со мной, а глаза открывать не решаюсь,
выжидаю, думаю, пройдет, исчезнет. Притаился, съежился, дыхнуть боюсь, а
мысль работает суматошно, мечется, как мышонок в ловушке. Приоткрыл я
легонько глаза: вместо голубого неба вижу что-то волосатое и вымя с двумя
сосками прямо перед носом болтается. Зажмурился я, потом снова открыл глаза.
Нет, не проходит. Эх, думаю, будь что будет, да как рванусь в сторону. Раз
пять кубарем перевернулся, шлепнулся в воду да как заору во всю глотку, от
испуга, значит, будто меня в океан-море бросили. Чуть было не захлебнулся. К
счастью, руками дно нащупал, открыл глаза и вижу перед собой картину: жаркий
полдень, солнцепек, небо белесо-синее, без единого облачка, я лежу в мутном
ручье, который в такую пору воробьи вброд переходят. В сторонке на гору
карабкается перепуганная коза, а немного правее стоят деревенские девчата и
надрываются от смеха. Дескать, какие фокусы москвич откалывает. Вот сраму-то
было!
Доверчивая откровенность и наивное добродушие, с которым все это
рассказывал Струнов, по-настоящему веселили моряков. Я представил себе
детские глаза Струнова, его круглое лицо и почему-то подумал: а вот Богдан
Козачина не рассказал бы о себе такого, побоялся бы унизить себя в глазах
товарищей.
И как раз в это время Богдан бойко заговорил:
- Это что! Вот со мной случай был. Только вместо козы баран
участвовал...
Я понимал, что Козачине хочется во что бы то ни стало перещеголять