"Иван Шевцов. На краю света (Повесть) " - читать интересную книгу автора

дорога проходила в соседнее село. Слышу, телега тарахтит. И не столько сама
телега, сколько пустые бидоны гремят: я догадался - это дядя Кузя
возвращается с молочного завода. Единственная моя надежда. И я заорал во все
горло, чтоб перекричать и грохот бидонов, и шум дождя: "Дядя Кузя! Эгей!
Дядя Ку-зя-а!" Слышу - остановился. Тут я как можно быстрей: "Дядя Кузя! Это
я, Богдан Козачина. Случайно в яму угодил. Помогите выбраться".
Слышу, ворчит он на лошадь, что ли, и еще не решается, как ему
поступить. А я ему снова во все горло: "Вожжи захватите, а то здесь
глубоко!" Пока он шел на мой голос, в моей озорной голове созрел план
отколоть штучку. Стал он на краю ямы, все спрашивает, как меня угораздило, и
чувствую, что не совсем верит, что это именно я. Кузя был мужик не из
храбрых. А я ему говорю: "Бросайте мне оба конца, а сами держите за
середину". О баране молчу. Бросил он мне вожжи. Я один конец барану за рога
привязал, другой на руку намотал на всякий случай и говорю: "Ну, тяните!" А
сам ему барана подаю. Тащил это он, тащил, уже совсем вытащил и тут нащупал
бараньи рога и шерсть. Как заорет не своим голосом да как бросится прочь к
телеге. Слышу - только бидоны гремят. А мне что, одно удовольствие: баран
мой на свободе, назад его теперь никакой силой не втащишь, второй конец
вожжей у меня в руке. Свидание, разумеется, не состоялось. Костюм я изгадил,
что хоть выбрасывай. Наутро приходит к нам дядя Кузя и спрашивает меня: "Ты
вчера вечером где был?" "Нигде. Дома спал". Посмотрел он на меня
подозрительно, подумал вслух: "Да, голуба, а сказывают, бога нет. Вот и верь
после этого". - "А что такое, дядя Кузя?" - "Да ничего, - говорит, - это я
так, к слову". И ушел. Так и не рассказал о ночном происшествии.
Козачина кончил. Все молчали. Наконец Струнов спросил:
- Сам придумал или в книжке вычитал?
Я ушел в свою каюту, задраил иллюминатор, сел у стола и задумался: а
что нового я сейчас узнал о Богдане Козачине? То, что он и в детстве был
озорным и находчивым пареньком? И только? А может, больше? Может, Козачина
по-своему хотел кого-то убедить, что он вовсе не трус? Правда, это можно
было сделать по-другому. А быть может, стоит дать ему возможность "показать"
себя, ну, хотя бы доказать, что он смел и честен. Как это сделать - нужно
подумать.
Лежа в постели, я попробовал читать. Но вдруг поймал себя на мысли, что
глаза бегают по страницам, а думаю я совсем о другом. Оба только что
услышанных матросских рассказа быстро улетучились из памяти. Оставался лишь
последний недоверчивый вопрос Юрия Струнова да залп вопросов Богдана
Козачины. Я настойчиво искал между ними какой-то, пусть отдаленной связи и
не находил. Меня что-то тревожило, точно я чего-то не сделал или сделал не
так, как должно. Я отложил в сторону книгу - это был "Гений" Теодора
Драйзера - и выключил свет. Сон не приходил, но мысль работала спокойней.
Наконец обнаружилось то, что, собственно, отвлекало меня: вчерашний
проступок Козачины и мой "либерализм" в отношении него. Пригласил,
поговорил - и все, никакого взыскания, никаких таких "мер", да и сам
разговор получился не такой, как принято. Я представил себе карточку
взысканий и поощрений старшины второй статьи Козачины. Одна сторона ее была
совершенно чиста, зато другая густо исписана всевозможными взысканиями. Я бы
мог, конечно, прибавить туда еще несколько суток ареста, но стал бы Козачина
от этого лучше, вот вопрос?
...Сейчас здесь стоит глубокая долгая полярная ночь, которую, по старой