"Николай Шипилов. Остров Инобыль. Роман-катастрофа" - читать интересную книгу автора

- Звоню тебе, - говорит он, - в начале двенадцатого пополудни. А мне
говорят: "Он зарыт в чеченских горах и награжден посмертно орденом Дружбы
народов..." Что за шутки в серьезном государственном учреждении!
Антон правит под ногтями зубочисткой, и все внимание его приковано к
этому процессу, даже нижняя челюсть выдалась вперед. Потом он ложится грудью
на стол, подбирает челюсть и говорит:
- Не туда попамши, шнурок...
Так и говорит: "попамши". И добавляет:
- Ведь ты шнурок?
- Э-э... - недоумевает Чугуновский.
- Не экать!
- Ды-ык...
- Не дыкать! Говори, зачем пришел, мне пора ехать на процесс
троцкистов!
"С чего я взял, что это Антон?" - думает старина Чугуновский, и его
слова похожи на бекасиную дробь, с которой он вышел на медведя.
- Да... как же... ну?... Антон! Ты... Вы... Ваше благородие...
- Бей челом! - велит столоначальник и встает из-за бюро так резко, что
с плеч его валится на пол камергерский мундир с шитьем.
"С чего я взял, что это Антон?" - думает старина Чугуновский.
И бекасиная дробь сыплется изо рта Чугуновского:
- Не воздвигни на мя бурю, батюшка! - говорит он, падая на колени и
биясь лбом об пол - дум-дум-дум. Откуда эти незнакомые слова? "Не воздвигни
на мя бурю..."
- Родиной торгуешь, барабанная шкура!
- Торгую турецкой кожей да текстилем, батюшка! Пашу, как карла
земляная!..
- Ах, турецкими шкурами? - зримо успокаивается столоначальник. - Тогда
заплати налоги и спи спокойно... Эй, чаю нам со стариной!.. Приговариваю
тебя, старина, к расстрелу. А то повесить хотел... На кудрявой осине хотел
тебя повесить...
- Помилуй, батюшка, да за что?
- Как за что, милостивец! За горло... - отвечает тот, кого он, старина,
называет батюшкой, как священника.
И как-то сразу, без суда и следствия, старину ведут на расстрел. Но он
не верит, что умрет, пока горячо не ударило в сердце. "Все, блин! Вот те
на!" - удивился старина и проснулся подавленным, разбитым, униженным и
глубоко оскорбленным.
Он сознавал, что это сон, но обида на Сувернева не отпускала еще
несколько минут.
До тех пор, пока в окна не постучали крупные капли дождя. Старина любил
дождь и песни о дожде. Он справился с последствиями кошмара и вскоре уже
тихонечко пел что-то. У него всегда был легкий характер прирожденного
повесы...
За обедом, перед самым отъездом Анжелики, он не удержался все же и
рассказал женке о своих хождениях в инобытие. И снова нашла коса на сноп
овса.
- Да климакс у тебя, старина! - пояснила она с противной стороны стола
противным докторским голосом. - Нормальный мужской климакс!
- Прие-е-ехали! - в сердцах рявкнул Валерий Игнатьевич и швырнул в