"Петр Ширяев. Внук Тальони " - читать интересную книгу автора

гортанно бормотали, словно жаловались на что. Самым нетерпеливым из всех
одиннадцати был караковый четырехлеток Витязь. Его денник был последним в
очереди, и он был осужден видеть, как Васька и длинный Павел много раз
проходят мимо с ведрами воды и овсом. Прильнув раздувавшимися ноздрями к
решетке, он косил на приближавшегося конюха горячий, с синим отливом глаз, в
струнку ставил чуткие уши и замирал:
"Ко мне?"
Конюх проходил мимо. Тогда Витязь, согнув в кольцо красивую шею,
откидывался, как на пружинах, назад, в глубь денника, взвизгивал и, сделав
полный круг, снова утыкался мордой в решетчатую дверь и сердито бил в пол
копытом. Конюхов это забавляло, и они нарочно всегда давали ему корм в
последнюю очередь.
После раздачи корма конюшня успокаивалась: тишина нарушалась лишь
мерным хрупаньем овса одиннадцатью парами крепкозубых челюстей. Филипп и оба
конюха пили чай, а после чаю принимались за чистку лошадей и денников.
Караковый Витязь и здесь вел себя не как другие, и чистить его приходилось
всегда обоим конюхам, а иногда и втроем с Филиппом. Он, как огня, боялся
щекотки. Каждое прикосновение суконки или скребницы заставляло его танцевать
и извиваться, взвизгивать и всячески мешать конюхам. Даже флегматичный
длинный Павел и тот иногда не выдерживал, бросал щетку и скребницу, плевался
и, отойдя на два шага от каракового красавца, говорил:
- Рази это лошадь! Шлюха! Тьфу-у!..
Но зато не было послушнее Витязя, когда дело доходило до копыт. Он сам
поднимал ногу и не шевелился и никогда не пытался опустить ее, пока конюх
вычищал крючком и щеткой подошву и стрелку, и с готовностью сейчас же
поднимал следующую, не дожидаясь приказания...
До появления серой Лести Витязь был баловнем конюшни: ломти круто
посоленного черного хлеба, куски сахару, яблоки перепадали ему чаще, чем
другим. Сахар он брал одними губами, осторожно и с такой грацией, что Павел
опять не выдерживал, плевался и повторял:
- Ну, рази не шлюха, пропади ты пропадом!..
Первая поездка на Лести сразу и бесповоротно оттеснила каракового
любимца на второй план, и в центре внимания всей конюшни поставила серую
кобылу. С нею в конюшню вошло новое тайное, то, что перекрасило в
предпраздничную краску каждый день и каждый час. Такими бывают великопостные
дни, насыщенные весенним ожиданием, когда сползает снег, начинают бормотать
ручьи и трогаются реки. Васька и Павел переругались, споря о том, кому
убирать кобылу. Филипп взял всю уборку на себя. Сам поил, сам задавал корм,
чистил, делал втирания и бинтовал и лишь проваживать давал по очереди Ваське
и Павлу.
Лутошкин приходил в конюшню в пять утра. Первый вопрос его был:
- Как кобыла?
- Слава богу! весело отвечал Филипп. - Поправляется! Через месяц, Алим
Иваныч, не узнаете!
Лутошкин внимательно осматривал Лесть, щупал суставы ног, сухожилья,
спину и, ласково поглаживая просторное плечо, с восхищением говорил Филиппу:
- Вот чем дороги орловцы-то, смотри! У какого американца или метиса ты
найдешь такое плечо? И для приза и для русского хомута места сколько
хочешь... Вот что, Филя, с завтрашнего дня надо давать кашу ей, а морковь
прекрати. Льняное семя есть у нас? По одной горсти сыпь в кашу да щепотку