"Петр Ширяев. Внук Тальони " - читать интересную книгу автора

сольцы, запаривай хорошенько, тепленькую и давай, понял?
- Знае-ем, Алим Иваныч, не впервой!
Благодаря тщательному уходу Лесть быстро приходила в свои надлежащие
формы. К половине зимы трудно было узнать прежнюю Лесть в крупной серой
кобыле с сухой, интеллигентной головой, с длинным и косым плечом, с
округленными ребрами и широкими квадратными формами колена и скакательного
сустава. От понурой Лести осталась только ласковая покорность, особенно
дорогая ухаживавшим за ней людям.
Лутошкин не торопился с работой кобылы. Помимо желания привести кобылу
в должный порядок, прежде чем начать работать, в его неторопливости были еще
сомнения.
А вдруг Лесть не оправдает ожиданий? Разве в его практике не бывало
так: по первой проездке лошадь показывает прекрасную резвость, а потом -
никуда! Взять того же Витязя! Трехлеткой он показал великолепную для его
возраста резвость, и вот прошел год, а он не едет и вряд ли когда-нибудь
поедет...
И Лутошкин откладывал со дня на день работу кобылы - тяжело было
расстаться с мечтой.
Приступил он к работе во второй половине зимы. Первые проездки делал по
Петровскому парку. И с первых проездок увидел, что внешний блестящий порядок
кобылы вполне оправдывает себя; в каждом движении ее он ощущал не только
идеальную слаженность частей, как в механизме, но и душу механизма. Покорная
и отдатливая Лесть как бы угадывала каждое желание наездника и отдавала себя
всю его воле. В конце февраля выпал обильный снег, езда по парку стала
невозможной, и Лутошкин поехал на беговой круг. Дутые шины американки мягко
шипели на разметенной ледяной дорожке, и Лесть запросила ходу. Острые шипы
подков хрупко вонзались в лед. На ипподроме было пустынно. Но когда
Лутошкин, сделав махом полный круг, слегка послал кобылу на второй, он
увидел въезжавшего на круг Синицына на сером Самурае.
Владелец Самурая, как и предсказывал покойный Гришин, взял жеребца от
Лутошкина на другой же день после знаменательного проигрыша рыжей Заре и
поставил в конюшню Синицына.
Догнав Лутошкина, Синицын обошел его с вызывающей улыбкой и выпустил
жеребца в резвую. И Лутошкин, вдруг забывая, что кобыла еще не готова, что
он не делал на ней ни одной резвой езды, бросил ее вперед, за уносившимся
Самураем, быстро достал его и упер Лесть в спину Синицыну. Синицын оглянулся
и начал посылать еще жеребца, но Лутошкин уже опомнился: "Что я делаю!..
Сломать кобылу по первой езде..." А остановленная Лесть недовольно мотала
головой и просила свободы...
В этот вечер в трактире Митрича Синицын поманил к себе пальцем
вошедшего Филиппа. В трактире, как всегда по вечерам, было шумно и тесно.
Наездники, конюхи, барышники, мелкие владельцы кучно сидели за столиками,
пили чай, водку из-под полы, закусывали дымящейся яичницей с колбасой и
солянкой, и потели, и спорили, и их разноголосый говор был расшит, как ворот
Митричевой рубахи, цветистым сквернословием. За столиком Синицына сидели,
кроме него, еще два человека: богатый барышник с Мытной - ласковый и хитрый
Михал Михалыч Груздев и неизвестный Филиппу молодой блондин, с перстнями на
пальцах и наглыми глазами. Михал Михалыч первый протянул Филиппу руку и
мягким тенорком, совсем не похожим на его жесткие серые глаза, пропел:
- Здравствуй, сынок, сто лет не видал тебя...