"Вячеслав Шишков. Тайга (Повесть)" - читать интересную книгу автора

прозвищу Лехман.
- Есть, - отрубил Тюля, лет тридцати парень, с простоватым круглым,
толстогубым лицом, и, крякнув, завозился у мешка.
Лехман - старичина дюжий, бородища изжелта-седая, огромная, прядями
свалялась, нос с горбиной, взгляд угрюмый, брови густые, хмурые. А
встанет, сутулый, да как гайкнет, - ох и рост же у деда, ох и голос -
труба трубой... Лехман и есть, весь зарос мохом, по всем статьям лесовик.
Двое других, Антон да Иван, чинили амуницию.
Иван, или, как его за веселый нрав зовут, Ванька Свистопляс, садит на
какую-то бабью кофту заплаты и приговаривает:
- Вот это мундер - так мундер... - и гогочет селезнем, встряхивая
кудластой, как капустный кочан, головой.
Антон весь потный, худой, бородка с проседью черная, метелочкой, щеки
впалые и большие, задумчивые, в темных кругах глаза.
- Так-то, миленький, - говорит Антон, - это господь нас натолкнул
друг на дружку... - и черпает берестяной ложечкой из деревянной чашки
сухари.
- Господь... Как не господь... - гудит Лехман. - У тебя все господь.
Встретились, да и вся недолга.
Ванька Свистопляс, досыта наевшись, пошел рубить сухую листвень:
темнеть начало, а костер погасал.
Тюля лег на спину, помурлыкал себе под нос, потом вскочил и скрылся в
лесу, весело свистя и потрескивая сучьями.
Сумрак надвигался со всех сторон, а вместе с ним пришел холод.
Набросали в костер смолевых пней. Языки огня полизали пни - вкусно ли - и,
отведав, сразу охватили пламенем, затрещали, заискрились, распространяя
жар и свет.
Антон лежал, подставив теплу спину, и говорил, глядя перед собою
сонными глазами:
- Вот, миленький, бог его ведает, доплетусь ли до родины.
- Дальний?..
- Из Воронежа. Есть такой хороший город Воронеж, родина моя.
Вдали стучал топор, и слышно было, как с шумом грохнуло наземь
подрубленное Ванькой дерево.
Антон сел поближе к огню. Печальное восковое лицо его блестело от
испарины, будто начинало подтаивать и оплывать в лучах костра.
- Я ведь, старинушка, не простой... Я ведь духовного звания:
сельского псаломщика сын, - начал он монотонным, глухим голосом. - Из
семинарии меня, значит, выгнали: так, без прилежания учился, да и спиртным
напиткам подвержен был. Отец же мой многосемейный, жизнь влачил бедную,
даже на глаза меня не принял, и стал я с тех пор сам по себе. Ну что ж,
думаю, надо как ни то... По писарской части у меня ничего не вышло, да и
не по душе... Тянуло меня в поля, в леса, чтобы по дорогам, по большакам
ходить, монастыри старинные осматривать... Любил я, грешным делом, все
это. И уж подумывал в монахи пойти: есть такие монастыри удивительные -
вон Сарова пустынь, ах ты богородица: леса, речки - прямо рай. Влекло меня
к божеству, шибко влекло. Но все вышло на другой лад. Стал я, дедушка,
маляром, а потом присмотрелся у монахов, да и живописцем заделался,
потянуло меня опять на Русь, по селам бродить начал. - Антон качнул
головой, причмокнул, повел острыми плечами и вздохнул. - Подружился я