"И.С.Шкловский. Эшелон (оригинал текста, никакая редактура не проводились)" - читать интересную книгу автора

что?" Я, пораженный, молчал. "Это трудная книга, но очень глубокая и
содержательная. Большое Вам спасибо", - закончил паренек.
Мне стало не по себе. Судите сами: я, аспирант, при всем желании не мог
даже просто прочитать хотя бы первый параграф этого проклятого Гайтлера, а
мальчишка, студент 3 курса, не просто прочитал, а проработал (вспомнилось,
что, читая, он еще что-то писал), да еще в таких, мягко выражаясь,
экстремальных условиях! Но горечь быстро прошла, а за ней - удивление, ибо
началась совершенно фантастическая, веселая и голодная, ни на что не похожая
ашхабадская жизнь.
Много было всякого за 10 месяцев этой жизни. Были черепахи, которых я
ловил в Кара-Куме, уходя за 20 км (в один конец) в пустыню. Была смерть Дели
Гельфанд в этой самой пустыне. Была наша школа (использовавшаяся как
общежитие) на улице Энгельса 19, около русского базара. Была эпопея
изготовления фальшивых талонов на предмет получения нескольких десятков
тарелок супа с десятком маленьких лапшинок в каждой (из них путем слива
делались 2 - 3 тарелки супа более или менее нормальной консистенции - все
так делали...). И многое другое было. Например, чтение лекций в кабинете
партпроса одному единственному моему студенту IV курса Моне Пикельнеру,
впоследствии ставшему украшением нашей астрономической науки. Сердце
сжимается от боли, когда сознаешь, что Соломона Борисовича, лучшего из
известных мне людей, уже почти 10 лет нет в живых. Смешно и грустно: до
конца своих дней он неизменно относился ко мне, как ученик к учителю. А
тогда, в незабываемом 1942 году ученик и учитель, мало отличавшиеся по
возрасту и невероятно оборванные (Моня был еще и босой), в пустынном, хотя и
роскошном здании партпроса (уничтоженном страшным землетрясением 1948г.*)
разбирали тонкости модели Шварцшильда-Шустера образования спектральных линий
поглощения в солнечной атмосфере.
______________
* Говорят, что это здание восстановлено и украшено весьма оригинальными,
хотя и не вполне пристойными барельефами работы Эрнста Неизвестного...

Поразившего мое воображение паренька я изредка видел таким же
оборванным и голодным, какими были мы все. Кажется, он иногда подрабатывал
разнорабочим в столовой или как мы ее называли "суп-станции" (были еще такие
словообразования: "суп-тропики", т.е. Ашхабад, "супо-стат" - человек,
стоящий в очереди за супом впереди тебя и т.д.).
Кончилась Ашхабадская эвакуация, я поехал в Свердловск, где находился
родной Государственный астрономический институт имени Штернберга. Это было
тяжелейшее время - к мучениям голода прибавился холод. Меня не брали в армию
из-за глаз. Иногда просто не хотелось жить.
В апреле 1943г. - ранняя пташка! - я вернулся из эвакуации в Москву,
показавшуюся совершенно пустой. Странно, но я плохо помню детали моей
тогдашней московской жизни.
В конце 1944г. Вернулся из эвакуации мой шеф по аспирантуре милейший
Николай Николаевич Парийский. Встретились радостно - ведь не виделись три
года, и каких! Пошли расспросы, большие и малые новости. "А где X? А куда
попала семья Y?" Кого только не вспомнили. Все имеет свой конец, и список
общих друзей и знакомых через некоторое (немалое!) время был практически
исчерпан. И разговор вроде бы пошел уже не о самых животрепещущих предметах.
Между прочим Н.Н. сказал: "А у Игоря Евгеньевича (Тамма - старого друга