"Йозеф Шкворецкой "Легенда Эмеке"" - читать интересную книгу автора

- И вы сделали это? Те два круга свяченым мелом? - спросил я. - Нет,
- ответила она. - Бог меня уберег. Теперь я уже понимаю, что Бог
человека постоянно испытывает, и многие не устояли в этом испытании. - Но
зачем его испытывать? - спросил я. - Убедиться, достоян ли человек
великой милости опрощения от всего телесного. Готов ли он. - Но ведь
человек не просил Бога о сотворении, - сказал я. - По какому праву Бог
его испытывает? - Бог на все имеет право, ведь Бог - любовь. - Он самый
милосердный? - спросил я. - Да.
- Зачем же Он тогда сотворил человека? - Потому что любил его. - Так
зачем же сотворил его? Зачем послал в этот мир, полный страданий? - Чтобы
испытать, заслужил ли он его любовь, - ответила она. - Но почему именно
любовью Бог его не испытывает? Почему с самого начала Бог не оставил
человека в покое, раз уж любил его? Или, раз уж сотворил, почему не создал
его сразу совершенным? Готовым к тому наивысшему блаженству? К чему эти
муки путешествия от Материи к Духу? - Ах, вы еще несовершенный.
Сопротивляетесь истине. - Не сопротивляюсь. Но хочу доказательств. А если
не доказательств, то хотя бы логики. - Логика тоже Божье дело, - сказала
Эмёке. - Так почему же Бог не правит в соответствии с логикой?
- Он не должен. Когда-нибудь вы это поймете. Все люди однажды поймут
это и будут спасены. Зло исчезнет наконец. Но не будем больше об этом,
прошу вас, - и в глазах ее мелькнул взгляд того лесного звереныша,
который боится потерять эту свою единственную уверенность в лесной
свободе; я прекратил беседу и подошел к роялю, Эмёке облокотилась о
крышку, и я заиграл "Риверсайд Блюз", который ей нравился, а потом запел
"Лазарет Святого Джеймса"; из тьмы и света зала для пинг-понга выполз
учитель и встал за спиной Эмке; а я пел: "Я иду в лазарет Святого Джеймса
навестить свою жену; вижу ее на белом столе, прекрасную, печальную и
бледную." Пентатоническая мелодия, возникшая когда-то прямо из глубин
человеческой печали, которая не может вылиться ни во что другое, кроме как
в судорожный плач, из печали двоих, расстающихся навсегда, - эта мелодия
вплывала в сердце Эмке, и она сказала: Какая грустная песня! Как она
называется?
- Это негритяиский блюз - ответил я. - Да, негры, наверное, все
очень духовные люди, я слышала, как они пели псалмы, у одного нашего
сослуживца есть американская пластинка. - Да, - ответил я, негры
чувственны и уродливы, но у них особое чутье к музыке. - Это только так
кажется, - возразила она. - Они духовные люди. Я играл дальше, и пел, а
когда кончил, подал голос учитель:
"Гергот! Оторви что-нибудь, чтоб пол дрожал, какое нибудь буги-буги,
попрыгаем немного, а, барышня? Скука здесь, хоть вешайся, отдых
называется!" И тут Эмёке засмеялась и сказала: Разрешите мне, - села к
роялю и начала играть уверенными, естественно гармонизированными пальцами
медленную, но ритмичную песню; в ней звучало отдаленное движение чардаша,
пульс венгерсвой музыки, который так же безошибочно узнается, как блюзовые
ноты в негритянской песенке; и запела альтом, ровно зазвеневшим
пастушеским рожком, не моделирующим, не слабнущим или крепчающим, но
уверенным и громким, примитивно прекрасным; и пела она суровую и сладкую
венгерскую песню, ни грустную, ни веселую - отчаянную; ее щеки
раскраснелись, и эта песня звучала уже не скрежетом черного мага в двойном
меловом круге, а кличем пастуха в пуште, который ничего не знает о шабаше