"Йозеф Шкворецкой "Легенда Эмеке"" - читать интересную книгу автора

раскрылась, как яркое крыло бабочки вылущивается из серой и загадочной
куколки, сейчас возникала она сама, не легенда, а настоящая Эмке, ибо этот
примитивный и подсознательный учитель бессознательно и примитивно нашел
верный подход к сердцу, скрытому в глубине, сразу вышел на дорогу в ее
будущее; но не ему эта дорога и это будущее были суждены, ибо его и не
волновало то будущее - а только настоящее этой короткой курортной недели,
похоть и наслаждение, сладострастные воспоминания, которые бы остались.
Это мне предстояло бы по этой дороге пройти, но я уже ушел по дороге
собственной жизни слишком далеко, чтобы так безоглядно броситься в
будущее. Я выдавливал из желтых клавиш, которым не хотелось возвращаться в
нормальное положение, шлягер за шлягером и смотрел на нее, как вдруг
почувствовал, что, как и учитель, страстно тоскую по этому телу, стройному
и упругому, по этой груди, небольшой, не нарушающей симметрии тела. Однако
я знал, что все это очень и очень непросто; что существует рецепт (учитель
бы еще добавил: Выспись с нею, и все пройдет), знал, что, в конце концов,
это верный рецепт, но этой цели, этому телесному акту должно
предшествовать нечто гораздо более тонкое и сложное, нежели учителева
тактика сближения, и что вообще дело не в акте, а в обязательстве, который
он налагает и которого я сам - лишь подтверждение, подтверждение союза,
заключаемого людьми против жизни и смерти, лишь знак творческого действия,
которое я мог бы, наверное, совершить; но я не ощущал в себе стремления к
этому действию (значило бы оно годы и годы жизни, а ведь известно, что
каждое очарование, в конце концов, расплывается по окраинам прошлого, и
остается только действительность, повседневность), но только к этому телу,
к этому приятному и так отличному от других курортному приключению, к лону
в глубине девичьих бедер; этим бы я, конечно, окончательно ее уничтожил,
еслн б не взял на себя также и всей ее жизни; а раз Эмке танцевала с
учителем, я начал его ненавидеть от всего сердца, эту ходячую сумму
совокуплений, а к ней я чувствовал примитивную мужскую злость за то, что с
ним танцует, и что сейчас она не такая, какой мне казалась вплоть до
недавней минуты, и хотя я не соглашался с тем ее миром, созданным из
отчаянных желаний, но предпочитаю такой мир, а не мир учителя.
Поэтому, когда мы потом встретились на лестнице по пути в столовую, я
спросил ее с иронией, почему она так посвящала себя учителю, он ведь явно
человек совсем низко телесный; а она ответила невинно: Я знаю, что это
физический человек, мне было его жалко. Мы должны жалеть людей, которые
так убоги, как он, - и тут я спросил, не жалко ли ей и меня тоже, ведь я
тоже физический. Не совсем, - ответила она. - В вас есть хотя бы интерес
к психическим, духовным вещам, в нем же нет; - она неожиданно снова стала
иной, чем с учителем, на лицо ее опять наплыло то облако из иного мира; с
монашеской отрешенностью она села за стол и не обращала внимания ни на
плотоядные взгляды учителя, ни на взгляды франта, который до сих пор
пребывал в состоянии оскорбленного любителя одиночества, но силы его уже
были на исходе.
После ужина, в половину девятого, культмассовик пригласил отдыхающих на
демонстрацию узкопленочных фильмов. Эмёке поднялась к себе в комнату, а я
вышел в сад. Сад был влажным, сырым, унылым, я сел на трухлявую скамейку,
мокрую от дождя. Напротив меня стоял гном с облупившимся лицом, разбитым
носом и трубкой - такую всегда курил мой дед; у него в саду тоже был
такой карлик, с такой же трубкой, и белый город со множеством зубцов и