"Йозеф Шкворецкой "Легенда Эмеке"" - читать интересную книгу автора

них - врата к совершеннейшей жизненной стадии, которая ближе Наивысшему и
вечному Блаженству; такова была эта проблема, вопрос не одной ночи, а всех
ночей, в течение многих лет, да и не только ночей, но и дней, взаимной
заботы, супружеской любви, взаимного переживания добра и зла, пока смерть
не разлучит двух людей. Так все обстояло с той девушкой, с той девушкой, с
той девушкой Эмёке.
Но когда я потом сидел в затемненном зале, и культмассовик (после
нескольких безуспешных попыток запустить проектор, и только когда
молчаливый мужик, видимо, мастер какой-то фабрики, взялся за дело,
подтянул какие-то винты и провода, проектор заработал) демонстрировал на
маленьком экране какой-то фильм, словно рассчитанный на то, чтобы вызвать
максимально возможную скуку (однако же это развлекало людей, ведь фильм
был узкопленочный, и аппарат работал прямо у них за спиной, а они здесь
проводили свой недельный отпуск), и помещение расплывалось в задымленных
сумерках, я взял Эмёке за руку, теплую и мягкую, ибо завтра наш последний
день в доме отдыха, и я должен был что-то сделать или, по крайней мере,
поддаться тому инстинкту, либо же той обществом выпестованной
необходимости обольщать в домах отдыха молодых незамужних женщин, вдов или
даже замужних, - и предложил ей пройтись со мной на свежем воздухе. Она
согласилась, я встал, она тоже встала, в свете проектора я заметил взгляд
учителя, следовавший за ней, когда она выходила за мной из зала к ночному
свету августовского вечера перед корпусом гостиницы.
Мы шли по белой иочной дороге между полями, по обеим сторонам -
черешни и белые столбики, и запах травы, и миллионы голосов мельчайших
живых существ в траве и в кронах деревьев. Я взял Эмёке под руку, она не
сопротивлялась, хотел что-нибудь сказать, но ничего не приходило в голову.
Ничего, что бы мог, что бы смел сказать, потому что нечистая совесть не
позволяла открыть шлюзы обычной для августовской ночи разговорчивости (от
которой в такую ночь ие откажется ни одна женщина на отдыхе, если
говорящий приемлемо молод и не совсем урод), ибо снова ощутил тот вопрос
жизни и смерти и то, что она иная, глубже, отдаленнее других девушек. Я
только остановился и сказал: Эмке... она тоже остановилась: - Да? - и
тут я обнял ее, точнее - сделал движение, словно хотел ее обнять, но она
выскользнула из этого незаконченного объятия; я попытался снова, обнял ее
за стройную крепкую талию, но она вырвалась, повернулась и стала быстро
удаляться.
Я догнал ее, снова взял под руку, она не противилась, и я сказал: -
Эмёке, не сердитесь. Она покачала головой: - Я не сержусь. Но меня это
разочаровало. - Разочаровало? - переспросил я. - Да, - ответила она.
- Я ведь думала,что вы совсем иной, что вы не такой, но вами тоже
управляет тело, как и всеми мужчинами. - Не сердитесь на меня за это,
Эмёке, - попросил я. - Я не сержусь. Я знаю, что все мужчины таковы. Вы
не виноваты. Вы еще несовершенный. Я думала, что вы уже на пути, но нет,
не совсем. - А вы, Эмёке, вы уже... уже совсем отреклись от всего
телесного? - Да, - ответила она. - Но ведь вы молоды, - сказал я. Вы
не хотите больше выйти замуж? - Она покачала головой:
Мужчины все одинаковые. Я думала, что найду, может быть, кого-нибудь,
какого-нибудь друга, с которым могла бы жить, но только как с другом,
понимаете, без всего физического, у меня отвращение к этому. Нет, не
презираю, я знаю, что физические люди нуждаются в этом, ничего плохого