"Йозеф Шкворецкий. Конец нейлонового века" - читать интересную книгу автора

- Как вы себя чувствуете? - мягко спросил он.
- Спасибо, хорошо, - враждебно ответила она, но он не заметил. Он что,
решил позаботиться о ней, болван?
- Как дела у Женки и Фифи? - продолжал он.
- У них солитер, - ответила она. Возможно, он понял.
Тем временем из зала донеслись звуки джаза, и Алена начала
подергиваться. Эта коза всегда изображает из себя темпераментную даму,
которая усидеть не может, когда звучит джаз.
- Пошли, молодежь, - воскликнула Алена и повесилась на своего доктора.
Дочь помещика обернулась к Семочке, но тот ее не замечал: они с Гиллманкой
словно купались в глазах друг друга. Гешвиндер что-то рассказывал, Жофка
хохотала, а этот баран Семочка уставился в глаза Гиллманки, словно искал в
них второе дно. А та, точно так же, - в его. Иржинка боролась с искушением
повеситься на Семочку и эту радость ему испортить. Если ты уж идиот
настолько, что хочешь быть со мной галантным, так будь же! Схватить его под
мышку и сказать с доверительностью кузины: "Пошли, братец!" - но она сразу
же поняла, что ничего подобного не скажет, а только пискнет срывающимся
голосом, потому что Семочка вспыхнет ненавистью, а она будет казаться себе
отвратительной и придет в ярость - на него, на себя, на весь мир.
На своем локте она почувствовала чью-то холодную руку. Это был Роберт
Гиллман - вовсе не оскорбленный, возможно, он просто не понимал, что
происходит; он артистически мягко произнес:
- Можно вас пригласить?
Ее настолько переполняла ненависть к Семочке, что она не успела
перенести это чувство на Роберта.
- Пожалуйста, - ответила она, и они отправились по мраморному полу
вслед за Аленой и доктором Гавелом.
Двери в большой зал были раскрыты настежь, а за ними уже белели
балетные платья танцовщиц, открывавших бал. На подиуме большой оркестр Карла
Влаха в светло-серых пиджаках мягко трубил увертюру. Белый островок балерин
застыл посреди огромного зала, освещенного хрусталем сверху, а снизу -
блестящим паркетом. Все эта сахарная сцена напоминала торт рококо.
Ах, благородный бал! - думала дочь помещика, и на какое-то мгновение ей
показалось, что она в другом мире, в мире Норы или даже в мире, который мог
быть Нориным лет двести назад, где Нора, или она сама в образе Норы, была не
жалкой студенткой Института иностранных языков, но графиней, а этот бал
давался в ее честь, при свечах, и, хотя перед ее глазами симметрично
дергались короткие платья на стройных попках, она увидела эти свечи, - не
здесь, на балу, а в музыкальном салоне тополовского замка, - и графиню
Гризельду за пианино, некрасивую, с мужицким лицом; и услышала неистовые
звуки рапсодии Листа, извлекаемые шляхетной рукой с благородным чувством, -
нечто иное, господа, нежели то, что фальшиво и дисгармонично бренчит Семочка
в их радлицком салоне. Ах, старая, милая, удивительная графиня, - бог знает
почему она вспомнила ее и те дни, когда отец был приятелем господина графа,
а она, великопоместная барышня, была не толще, не страшнее, не несчастнее
дочери управляющего или дочери учетчика и вообще всех этих стаек девчонок,
которые в детских платьицах и в маминых платочках тянулись по длинному
мглистому краю осеннего поля к графскому дворцу; она вспомнила те времена,
когда переворачивала ноты молодой графине, и страстно любила ее, и ездила с
нею вдвоем на ее кобыле Базуле, упираясь спиной в ее плоскую грудь и