"Иван Шмелев. Росстани" - читать интересную книгу автора

прибирать в комодике у себя Данила Степаныч - готовился в дорогу. Потом
вспомнили, как подошла как-то под окошко старуха, просила милостыньку, а
когда подала Арина в окно, никто не принял. Смерть-то и приходила. И потом,
спал последние дни Данила Степаныч нехорошо: отпыхивал. Были и еще знаки, и
таила про себя Арина, что и сама скоро умрет.
Не выла Арина, не причитала - чего причитать! Приняла великую потерю
молча, плакала тихими старушечьими слезами, последними, мелкими, как
бисерок, и эти слезы не скатывались, а липли и размазывались по морщинам, и
мокрый был от них замшенный и заострившийся подбородок. С выкриками
причитала Софьюшка, только-только совсем живого видевшая Данилу Степаныча,
как он порадовался на первые огурцы. Огурец так и остался лежать на столе. И
Ванюшка, глядя на мать, ревел, растянув белозубый рот, передыхал и опять
ревел.
Прибежали соседи. Стоял в валенках и в полушубке на худых плечах Семен
Морозов и говорил едва слышно:
- Глаза-то закрыть надо... закрыть глаза-то...
Набежали бабы, заняли весь палисадник, трещал от ребят забор.
Надо было распоряжаться. Степан выгнал баб, чтобы не мешали, переложил
с Софьюшкой на простыню Данилу Степаныча и перенес в комнаты на сено. Так
распорядилась закаменевшая в своем горе Арина. Здесь принялись обмывать
двое, Арина и Дударихина мать, а Степан сел на брюхатенькую лошадку и
потрусил в город - сказать по телефону в Москву. Обмыли с молитвой, и
Дударихина мать спросила у Арины, можно ли взять обмылки. Арина отдала ей
белье: так всегда делалось. Потом принесли с террасы дубовый раскладной
стол, настлали свежего сена, накрыли простыней, обрядили покойного в чистое
белье, одели в новый халат, шитый на Пасху и всего раз надеванный - серый с
голубой оторочкой, расчесали затвердевшую бороду. Бабы увидали, что все еще
выглядывают глаза из-под век, пошептались: выглядывает еще кого по себе.
Арина нашла два старых пятака - лежали у ней в мешочке в укладке вместе со
смертной рубахой и темным платьем, сшитыми загодя. Не первые глаза
накрывались этими пятаками. Положила Даниле Степанычу на глаза, и лежал он
покойно и важно, с разгладившимся широким лбом, руки-одна на другой
восковыми ладонями, с парою больших медяков на глазах, как в темных очках.
Смотрели на него из уголка заплаканными глазами Миша и Санечка с
раздутой щекой, думали. А Софьюшка все рассказывала приходившим бабам, как
принесла она Даниле Степанычу огурчиков с огороду и как он радовался, как
велел сделать ботвиньицы и как все советовал ей выходить замуж.
А когда вернулся Степан из города, Арина велела запрячь телегу и
поехала за пять верст в женскую пустынь, взять монашек - читать.
И когда ехала она из пустыни с молоденькой послушницей и знакомой
старушкой-монахиней в черном шлычке, захватил их дождик в лесу, слабая
дальняя гроза. Стороной прошла туча, в стороне погромыхивало, а здесь только
крапило и не закрывало солнце. Был шестой час, солнце чуть косилось, и
солнечный дождик весело крапал по листьям орешника.
- Праведник помер, царство небесное... - сказала на дождик послушница,
засматриваясь в тихий зеленый свет рощи. - Какой дождичок-то!
- Дай-то Господи! - вздохнула и покрестилась Арина. - Уж так-то тихо
преставился... Дай-то Господи!
- А сподобил Господь приобщиться-то? - спросила старушка-монахиня,
наклоняясь за Степаном перед низко опустившейся лапистой веткой орешины и