"Иван Шмелев. Солдаты" - читать интересную книгу автора

казарму, ушло на войну, вернулось, не поблекло. С женщиной надо - осторожно,
нежно. Женщина, это - высшее, лучшее, что ни есть на свете. Женщине надо
уступать, всегда, всячески охранять, лелеять... - и в этом последнем слове
слышалось для него лилейное, от цветов. Мама давно ушла, в цветах и лилейном
платье, и осталась живой - в душе. И живым, но каким-то забытым отражением
явилась Клэ... первая, детская влюбленность.
Это было в "Зараменьи", в соседях, как милый сон. Солнечная, зеленая
оранжерея, цветущие апельсинные деревья, померанцы, сладкий и пряный воздух,
в котором нега, и тонкая, легонькая Клэ, воздушная, в розоватом газе, в
черных, блестящих локонах на [35] матово-смуглых щечках... острые локотки,
полудетские худенькие ручки, обвившие неумело его шею, капризно кривившиеся
губки, которые вот-вот заплачут, и удивительные глаза, - за них называли ее
мужчины "сухим шампанским", - необычайные, менявшиеся внезапно, как топазы:
то вспыхивали они игристо, золотистыми искрами, то равнодушно гасли. Она
сорвала персик... и вдруг, поцеловала. Первая, детская, влюбленность,
солнечная, в цветах.
И вот подошла пора, и открылось в "цветах" - другое. Надо же стать
мужчиной! Так говорили многие, не отец. Так намекали женщины, так манили.
Это было еще в училище, в юнкерах. Это пришло дурманом. И он - обоготворил
ее, первую его женщину. Это была красотка, немка. Чужая была, да языку, по
крови, - совсем чужая, и что-то, напоминавшее ласку матери, было в ней.
Сантиментально-нежная, она гдадила его свежие юношеские щеки, проводила
ресницами по его губам, ласкала глаза ресницами и щеками, отстраняла от себя
за плечи, привлекала на грудь в порыве, как когда-то, когда-то... кто?... И
он ей отдал себя, не почувствовав в том дурного. Он тосковал по ней,
вспоминал, как прекраснейшее, тот миг, когда, расставаясь, поцеловал ей
руку, и потом приходил не раз... и мучительно ревновал, - и плакал, - когда
кто-то другой был с ней. Были и другие, многие... - и во всех его привлекала
ласка: не страсть, а нежность. Это стало уже обычным, как сон и отдых; но
всегда оставалось новым, волновало всегда другое - что говорило взглядом,
без отгадки, что ускользало в шопоте, в [36] движеньи, что вспоминалось
будто... - и тонуло. Это он видел в каждой.
Люси его покорила властно. Случилось это... Но этого, будто, не
случилось: это - одно мгновенье.
Когда знакомили их в Дворянском Собрании на балу, - в прошлом году, на
масленице, - Людмила Викторовна Краколь, супруга правителя канцелярии
губернатора, высокая, тонкая блондинка, казавшаяся такой скромнюшкой со
стороны, вскинула, как в испуге, темными, пышными бровями, и черно-вишневые
глаза ее показались в тенях огромными. И только. И Бураев почувствовал: вот,
она! Он стоял перед ней немой, чего никогда с ним не было, - немой и робкий.
Эта робость сладко немела в нем, заливая его восторгом. Он не видел ее лица,
томного в этот вечер, - ей нездоровилось, - слабой ее улыбки, но знал, как
она прекрасна. Зал казался ему дворцом, бирюзовое ее платье - небом, музыка
ритурнели - славой. Она не танцевала и он остался стоять над ней. Разговор
их был пуст, натянут: плохой резонанс зала, ужасно много работы мужу, в
общем - она довольна, немного простудилась и кашляет; да одинок, но не
замечает за работой, на войне - некогда о смерти думать, но иногда боялся,
танцует мало, никогда не играл, но на спектаклях вице-губернаторши бывает,
очень рад и будет непременно, непременно! Прощаясь, они уже знали все.
Вставая, она взглянула, из-под бровей. Он робко ответил, сверху. И