"Иван Шмелев. На пеньках (отрывки)" - читать интересную книгу автора

жемчужном море. Я и сейчас, закрывши глаза, вижу ее, играющую перламутром,-
и жемчуг в небе. Это тоже был дар богов, дар-усмешка. Да, в этот безумный
день, в самый тот вечер "жемчуг", в далекой глухой Тарусе, мучилась наша
девочка... Ах, Димитраки... чудак-философ!.. "Каждый об себя убивается... И
ты убьешься!" Мы - убились. И - "об себя".
Но за этим даром богов последовал дар безмерный... Пьяный не от вина, я
созерцал море, золотисто-жемчужную даль его и близкое, дорогое, что розовато
плескалось около. И вот - неслышными шагами, - я испугался, помню, как он
подошел неслышно в размятых суконных туфлях, - приблизился ко мне грязный
рваный старик болгарин или турок. Он что-то вертел, завернутое в тряпку.
"Добрый вечер, хозяин",- сказал он умирающим голосом. Это был грек, конечно,
плешивый и курносый, ужасно похожий ш Сократа. И сильно пьяный. Он сказал
"калиспэра", что ли.
И не говоря ни слова больше, он, почмокивая, развернул тряпку и ткнул
мне в лицо... редкостное, чудо-чудное!..
Я смотрел и глазам не верил. И все кругом было - чудо. Море жемчужное,
в котором рождается Венера, - и Венера, хрустальная, тихо светилась в небе,
в зеленовато-весенней и розоватой сини. И подлинная Венера, не смущаемая
старческими глазами грека, выходила из вод, играя снежною простынею, по
которой струилось розовое солнце. Но самое ч у д о - было в моих руках. Я
смотрел на костяные дощечки...
"Купи, хозяин..,- просил старик,- на что-нибудь годится... ш т у к а
священная!"
Я смотрел на него растерянно, не сознавая,- да явь ли это? Но тяжкий
запах вина от его лохмотьев, от трясущихся рук, от раздутого желтого лица,
вздрагивавшего, как студень, от полумертвых глаз, налитых мутной влагой,-
было подлинной грязной явью. И его слово- "штука"!
Страх, что он шутит, что сейчас схватит эти священные дощечки и убежит,
охватил меня. Я крикнул,- я не мог совладать с собою и быть спокойным,-
заворачивая дощечки в тряпку:
"Конечно, я их возьму, эти интересные иконки! Вам они не нужны?.."
"А на черта они нужны! Но господа покупают и не такую дрянь. Хорошо
еще, что есть на свете старьевщики... они иногда отваливают литра на три".
Кошмар это был, кошмар. Для меня открывались двери рая. Эти дощечки в
тряпке на весах сердца были для меня равны этому зеленовато-жемчужному морю,
заре, моей юной совсем Венере, вышедшей для меня из моря.
"Литра на три..." - повторил я кощунственно.
"Другое и пяти стоит... очень священное!" - прохрипел старик, и в его
глазах мерзлой рыбы уловил я до зла усмешку.
Словно хотел он сказать: "Много еще дураков на свете!"
Я опять раскатал грязную тряпку, стараясь унять руки. Я прощупывал
бархатистую кость "дощечек", тяжелую, слоновью, желтую, как лимон. В тумане
висели передо мной, прыгали по резьбе рождавшиеся в мозгу знаки: XI-XII!..
Сверкали мысли: "Византийский триптих, таких два ли, три ли... такого
нет..."
"Сколько-нибудь давай!..- требовал хриплый голос,- рыба не ловится,
хозяин..."
"Где вы нашли эти... дощечки?"
"Да... старую канаву прочищали в порту, грязь черпали.., Ну, костей там
было... кладбище старое или война была здесь. А я понимаю в этих штуках.