"Олег Шмелев. Три черепахи " - читать интересную книгу автора

упомянул.
Отец Эсбэ, дядей Андреем ребята его звали, был высокий, стройный,
плечистый и носил усы, тонкие, стрелками, которые все называли почему-то
офицерскими. Слово "офицер" употреблялось тогда только в ругательном
смысле, а дядю Андрея соседи уважали и любили за добрый нрав, а все-таки
усы считали офицерскими. Мать Эсбэ ходила в ту пору с животом, ждала
ребенка. У них жила домработница Матрена как родная. Маленькая такая, как
колобок. Она еще и мать Эсбэ нянчила, привезли они ее из Рязани, они все
рязанские. Безответная такая старушка, вечно хлопотала. Замечательный
хлебный квас она делала. И морс из клюквы варила очень вкусный, иногда мама
просила ее и для нас сварить, из нашего сырья.
У них под выходной день вечером почти всегда собирались гости, человек
по десять, и гуляли допоздна. Дядя Андрей на гитаре играл, мать на скрипке,
и пели они дуэтом старинные романсы очень душевно. Ну дом-то деревянный,
слышимость хорошая, так что жили мы как бы внутри музыкальной шкатулки или
патефона. Моя мама не одобряла такого образа жизни - из-за беременности
мамы Эсбэ. Иной раз с досадой скажет: "Ну как она может, в ее-то
положении?!" А отец мой поддакнет, чтоб угодить ей: "Шумная семейка!" Но
чужое веселье отцу не мешало. С дядей Андреем они подружились, а его жене
он даже целовал руку. Жаль Шальневых, печально все сложилось, но до этого
мы еще дойдем.
Хочу досказать насчет клюшек.
Однажды вечером, уже смеркалось, Эсбэ постучал к нам в дверь - звонков
тогда не было - условным стуком: удар, длинная пауза, удар, короткая пауза,
удар - длинная пауза и еще два таких удара - это по азбуке Морзе на флоте
означает общий вызов. Мы флажную и буквенную телеграфную азбуку выучили в
неделю и договорились пользоваться между собой. Выхожу, он шепчет: "Ты не
трусишь?" Кто же себя трусом назовет? Говорю: "Что надо делать?" Шепчет:
"Надень тапки, через десять минут - за сараем". Мы пошли к конному двору, и
по дороге Эсбэ объяснил мою задачу. Я буду ждать у забора, он бросит мне
дугу, и я должен быстро утащить ее к нашему сараю.
Подошли, он поставил меня у забора, на углу, а сам испарился. Не знаю,
сколько ждал, а потом слышу - шмяк на траву. Поднимаю - дуга. На ощупь -
гладкая, но как бы рябая. Я ее на плечо - и быстрым шагом домой. Большая
дуга попалась, хотя не очень тяжелая. Эсбэ, пожалуй, ее по земле волочил
бы: он пониже меня был.
На следующий день после школы Эсбэ начал мастерить клюшки. Он проявил
великодушие и кое-что разрешал делать мне.
Первым долгом мы распилили дугу одноручной пилой пополам в ее вершине,
поперек.
Дуга была очень красивая, покрашенная в вишневый цвет, а сверху
покрыта лаком. Собственно, лак давно облупился, остались мелкие блестки,
как чешуя у рыбы, которая долго лежала на сухом берегу, но все равно дуга
пускала зайчики на солнце.
Опилки пахли приятно и были пушистые и легкие в горсти.
- Вяз, - сказал Эсбэ. - Это старая дуга.
Из толстой дуги для тяжелых запряжек можно было выкроить и восемь
загибов, а нам как раз такая и досталась, но Эсбэ не любил халтурить, и мы
сделали шесть.
А происходит это так.