"Юлия Шмуклер. Последний нонешний денечек (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

впрыскивают. В пуповину. У нашей лифтерши свекровь там нянечкой работает;
так она раз смотрит в щелку - входит врач, и прямо к мальчику одному,
беленький такой мальчик, голубоглазенький, - развернул его и ну там
ковыряться! Она прямо обмерла вся; "Дуся, говорит, как я только жива
осталась!".
- Ой, ужас какой!
- А деньги, говорят, они все собрали - золото, в общем, серебро, и все
туда, в Израиль. Помните, ихняя приезжала... Вот она и вывезла. Брильянты,
конечно, их в зубы можно класть...
- А один гроб вывез, а в гробу...
Женька так и не узнала, что в гробу, потому что пришла Ксана. Все
нехотя разбрелись по местам, нехотя встали за партами, а некоторые, по
причине дородности за партами не помещавшиеся, встали в проходе, рядом.
Тут только замечено было, что на Ксане лица нет, глаза красны и косы,
обычно величественно, короной возвышавшиеся надо лбом, сидят набекрень,
безо всякого присмотру. Она оставила девиц стоять, и дрожащим голосом
начала:
- Нашу партию, народ постигло великое горе... Иосиф Виссарионович
Сталин, вождь всего прогрессивного челове... - Ксана закусила губу, и
когда все уже не знали, что и думать, закончила - болен...
Вот это да! Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Женька скорее опустила
глаза, чтобы не выдать себя. Теперь не арестуют, не до неё теперь. Ох,
спасена. Ох, как хорошо. Кто бы мог подумать - после вчерашней ночи...
Теперь жить буду; творят, если кого не повесили - долго живет...
Ксана села, девиц посадила, вытерла глаза. Надо держаться, сказала она
себе. Она жизнь отдала бы - а также все прочие жизни, сколько бы ни
понадобилось - чтобы вернуть здоровье вождю. её неприятно поразили слова о
моче в бюллетене Центрального Комитета: было как-то неприлично говорить о
Сталине, как об обыкновенном человеке, который ходит в уборную, имеет
мочу, страшно сказать, кал... Зачем напечатали? Разве можно народу внушать
такие мысли? Она оглядела класс - девочки переживали. Верные комсомолки.
Для Моцоевой, конечно, это особое горе - она же осетинка, почти грузинка.
Грузины были теперь главная нация - или, всё-таки, русские? Русские,
конечно, ответила она себе. И отпустила всех домой - голосу не было вести
урок. Дома царило подпольное ликование.
- Он, конечно, уже умер, - говорил папа, - иначе они не осмелились бы
печатать.
Ты помнишь, Лиля, как он писал о Троцком? Собаке - собачья смерть.
- Подожди еще, - сказала суеверная тетя Лиля. - Вдруг он встанет.
- Не встанет, - сказал папа. - Лиля, есть в доме водка?
Тетя Лиля тайно проникла на кухню, улучив момент, когда соседи не
видели, и вернулась с бутылкой, завернутой в газету - держали для
слесаря-водопроводчика.
Они перенесли стол подальше от двери, от замочной скважины, сели
тихонько, над котлетами, и выпили, все поровну, в тесном семейном кругу,
поставив четвертую стопку для папиного брата, расстрелянного в тридцать
седьмом году.
Пятого официально сообщили, что Сталин умер. Всю школу собрали в зале;
рыдали истерически. Ксана тихо легла в обморок, как покойница. её подняли,
посадили в президиум, и она глядела оттуда совершенно безумными,