"Юлия Шмуклер. Музыкальный момент (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

бабадах. "Восстань, храбрый народ, богиня победы - твоя предводительница!"
- какие слова, какие слова! "Как радостно мчались мои товарищи по опасному
и благородному пути славы!" - тут я не выдерживала, выскакивала из-за
пианино, ходила с простыней вместо знамени и, залегши под столом, стреляла
из пулемета. "Умирайте на воле и с народом, я вам - пример тому!" Ура!
Эгмонта я в конце всегда спасала - не пропадать же ему, в самом деле, и
грандиозными бабадаханьями вершила победу. Хорошо, что никто не слышал -
все были на работе; Бенцион же, если и заставал, относился вполне
спокойно, и даже засыпал на диване под мою музыку. У него была
фантастическая нервная система.
Идеей насчет Эгмонта я решила поделиться во дворе. Вот было бы здорово,
если бы мы мчались с криками: "Да здравствует герцог Оранский!" или "За
Родину, за Эгмонта!". Все как раз были в сборе; "все" - это означало, что
Петька вышел.
Петька был признанный лидер - рослый, спокойный, с чубом на левый глаз.
- Бегать будем? - подскочила я к нему. Здороваться у нас во дворе было
не принято - просто каждый выскакивал, как чертик из бутылки, и начинал
действовать. Обычно мы с Петькой сговаривались как "матки", а остальные
делились соответственно.
На этот раз Петька не сказал ничего и на меня как-то и не смотрел
вовсе. Это было что-то новенькое. Элементарное самоуважение требовало,
чтобы я тут же повернулась на одной ножке и гордо удалилась - а потом еще,
желательно, мелькнула бы вдали с нотной папкой, явно торопясь на урок. Но
Петькино мнение было для меня очень важным, и я продолжала глупо
настаивать.
- Ты думаешь, я воображала? - спросила я напрямик.
- Он думает, что ты жидовка! - пискнул сзади Андрюшка-гнида.
Так вот оно что! То, что во взрослом мире давно разоблачают
критиков-космополитов, раскрывают им скобки и волокут в тюрьму - это я
знала, но что в результате этого пакостный, белобрысый Андрюшка, которого
никто в игру не хотел принимать (недаром он прозвище такое заслужил),
будет разевать на меня свою розовую пасть - да, это был тяжелый удар.
Пришлось таки гордо удалиться.
Дома я с удрученным сердцем села за пианино - ты одна, о музыка,
оставалась у меня. Забывшись, задумавшись, я случайно сыграла "Горькую
кручину" без песнопений и вдруг заметила, что меня слушают. Прямо посреди
комнаты столбиком сидела мышка, деликатно поджав передние лапки,
растопырив в сторону лопушки-уши, чтобы лучше меня слышать. У неё были
крохотулечные черные глазки, на меня направленные, и когда я играть
переставала, она терпеливо подождала, надеясь, что снова начнется.
Польщенная, я сыграла ей "Кручину" от начала до конца. Не могло быть и
речи о том, чтобы завыть или бабахнуть - это было все равно, что ударить
мышку по голове. Она была такая внимательная, эта мышка, так любила музыку
- я воспроизвела для неё весь свой заунывный набор, и она получила
огромное удовольствие.
И она стала приходить чуть не каждый день - просто появлялась на
середине комнаты (я никогда не видела, откуда), и начинался у нас концерт.
Я для неё подбирала особенно трогательные интонации - это у нас называлось
"выделять оттенки" - честно выполняла все указания автора, крещендо и
диминуэндо, ликуя, вовремя снимая руки, даже не прикасаясь к педали,