"Юлия Шмуклер. Начальник автобазы (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

дразниться некому - но только это тайна. То есть, не то тайна, что в
Израиле одни евреи, а что они туда едут - потому что они ещё не едут, а
только собираются, и неясно, что делать с папиным ребеночком и папой, и
вообще, как жить, неясно - и пусть Шурик лучше обратит внимание, когда
читает газеты, как Израиль сильно ненавидят и хотят уничтожить - но он не
дается, потому, что евреи храбрые. Но это тоже тайна - то есть не то
тайна, что евреи храбрые, о господи, а просто лучше ни с кем на эту тему
не разговаривать, а то еще нарвешься на стукача, и поминай как звали. Ну,
это дядя такой, или тетя, которые сообщают, о чем ты говоришь. А в детском
саду надо терпеть, пока не научишься драться, а как научишься - лупи их
чем попало, защищай свою честь, да не ладошкой, дурачок, а кулаком, вот
так, и можно ещё дернуть за ногу, тогда человек падает, но главное -
решительность и стремительность.
Но Шурик так испугался этой своей будущей жизни, что начал предлагать,
лучше он не будет евреем - что он, присужден к этому, что ли? И когда мама
ответила, что присужден, он начал реветь белугой, уже не слушая дальнейших
разъяснении, и остановился только от неожиданности, когда вдруг пришли с
автобазы, новый сотрудник, да такой милый, с чемоданом и в фетровой шляпе,
только что из Америки, где он лично видел конвейер Форда и старинную
Испано-Сюизу.
И на следующий день мама опять повела его в детский сад, хотя он очень
просил не делать этого, каждые пять шагов останавливался и просил - но
мама сказала, что он уже большой и должен понимать обстановку, в которой
они очутились, тем более, что другие дети годами ходят в детский сад, а он
уже через неделю не может. Но она обещала зайти пораньше - что и сделала,
только для того, чтобы увидеть, как её любимый сын безответно лежит на
полу, а на нем, вцепившись, сидит и молотит кулаками, только что зубами не
рвет, какой-то шакаленок, который, заметив ее, метнулся и убежал. Шурик
поднялся, отряхнул штанишки и хотел было сказать что-нибудь ерундовское,
для поддержания достоинства - но вдруг увидел её огромные глаза, которые
она не успела спрятать, кинулся к ней и зарыдал ужасно, захлебываясь,
корчась, выдавливая из себя: "За что ме... меня?" Его начал бить озноб,
икота, он страшно побледнел, и мама, перепугавшись насмерть, на руках
дотащила его домой, и с детским садом было покончено навсегда.
Вот тогда-то и пришлось призвать бабушку, которую до этого мама просить
не хотела, не желая повторения своего детства; и бабушка начала пилить их,
и грызть, и есть поедом - не по злобе, собственно говоря, а будучи так уж
устроена, чтобы во всем видеть одно худшее, непрерывно ждать беды и
подсчитывать убытки. Мамин папа, человек добрый и с юмором, как-то умел
уговаривать бабушкин макбетовский темперамент и даже звал её "Кицик"; но с
его смертью бабушка окончательно помрачнела, отсырела от слез и полностью
переключилась на дочь-неудачницу, у которой вместо жизни получалось
сплошное безобразие.
И так как мамины дела обстояли действительно плачевно, бабушка могла
развернуться в полную свою силу, особенно часто и с торжеством повторяя:
"не сумела мужа удержать, теперь получай", а также: "не надо было таким
мужем бросаться" - забыв, что в мирное время, когда папа жил с мамой,
терпеть его не могла и все время дочери повторяла: "надо было выйти за
Леню" - хотя Леня этот почти не существовал в природе.
Шурику изголодавшаяся по общению бабушка говорила все, что думала - и