"Юлия Шмуклер. Начальник автобазы (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

про цены, и про очереди, и какой негодяй его отец и та девка, и что он
теперь сирота и должен всю остальную жизнь хорошо учиться - говорила то, о
чем болело ее огромное, расширенное от разных болезной сердце; мама же,
неблагодарная, услышав, устроила скандал, и кричала, что лучше снова
отдаст сына в детский сад, чем такие разговоры - на что бабушка язвительно
отвечала:
"отдай, отдай", зная, что дочери деваться некуда.
В силу каких-то особенностей психики бабушка каждое утро пыталась
собственноручно умыть Шурика, хотя он вырывался и кричал "Я сам!";
регулярно давала ему какао, запрещенное врачом, говоря "пусть ребенок
получит удовольствие", а главное, непрерывно комментировала мамины с ним
разговоры, верша справедливый и скорый суд: "это ты ему неправильно
сказала", "не надо было забивать ему голову", "глупости какие, первый раз
слышу".
И когда мама не выдерживала, просила её перестать - шла большая сцена,
коронное адажио и па-де-де: бабушка плакала, говорила сама с собой, что ее
выгоняют из дому и она умрет у престарелых, что надо было родить десять
детей, и тогда среди них нашелся бы один порядочный - а так все свои силы
она ухлопала на единственную дочь, грубиянку, от которой любой муж должен
был сбежать - что он и сделал, оставив её с ребенком на руках - а как
жить, как платить за квартиру, когда жалованье грошовое, и он теперь дает
не целиком, часть денег несет этой девке, хоть бы она сдохла скорей, и ещё
приходит сюда, играть с Шуриком, чего она, как бабушка, не потерпит
больше, милицию позовет, раз он иначе не понимает.

И мама, в тоске, вспоминала, что у её сослуживицы по работе, скромной
библиотекарши, есть тетя, безумная, единственное достояние сослуживицы,
которая на каждый звонок в дверь выползает с небольшим туристским
топориком, защищая квартиру - так что сослуживица каждый раз должна успеть
первой добежать, открыть дверь и оттеснить плечом тетю, уже наставляющую
трясущимися руками топорик. По сравнению с подобным кошмариком, все грехи
Ревекки Ефремовны были обыкновенные, еврейские - да и куда же их девать,
этих беспомощных старух, которые ведь не для себя кишки из собственных
детей мотают, а для блага самих же детей, от которых требуется только
одно: чтобы они были счастливы во всех своих начинаниях, жили богато и
слушались старших.
Папа ничего этого не понимал. Он был, хоть и еврей, но из другого
профсоюза, где не кричали, не скандалили, смотрели внимательно и
застенчиво, никаких амбиций не имели, а задумавшись на улице над
каким-нибудь усилителем и наткнувшись на столб, просили у этого столба
извинения. И на кипящем предприимчивостью еврейском фоне, где все были
такие честолюбивые, бойкенькие - что, впрочем, очень хорошо для прогресса
- папа выглядел по меньшей мере странно, так что Ревекка Ефремовна
презирала его, видя, что ни денег, ни диссертации от него не дождешься и
что человек этот, вообще, настолько не приспособлен к жизни, что случись
завтра атомная война и подъедь последний автобус, папа не только не примет
участия в неминуемом побоище у дверей, но сам отойдет в сторону, поглядев
виновато на маму и Шурика.
Папа был хорош, когда требовалось терпеть - это он мог бесконечно, с
каждым днем все более и более замолкая, глядя все тоскливее и тоскливее -