"Юлия Шмуклер. Автобиография" - читать интересную книгу автора

На этом падении будто открылся тот факт, что я баба и железнодорожница, а
не младший научный сотрудник, как считалось из приличий. "Баба - она баба
и есть", как гласит народная мудрость, и "женщина - друг человека", как
гласит интеллигентская. Только университетское образование позволяет этому
дружку говорить, искусно подражая человеческому голосу, и то каждый
понимает, что это несерьезно и скорее удивительно. Если же дружок заведет
себе любимые идеи и на задних лапах двинется, как равный, в человеческое
общество, обсуждать их - ему покажут кузькину мать. Что уж говорить обо
мне, которая полезла с железными дорогами, да еще говорила про непонятную
статфизику, да еще подняла лапу на авторитеты. Такое и мужчине не простили
бы. Я нарушила не только чувство мужского превосходства, но и табель о
рангах, и негласную гамбургскую лестницу способностей, установленную в
нашем институте, согласно которой я сидела в самом низу и служила началом
отсчета. Если бы я встала, все рухнули бы. Вот почему широкие массы
младших и старших сотрудников в обстановке невиданного энтузиазма кинулись
вымещать на мне свои детские и взрослые комплексы. Одни не понимали и
считали, что понимать нечего; другие понимали и считали, что идея не по
чину; третьи вдруг увидели конкурента. Просто удивительно, как изменились
лица милых мальчиков, еще недавно кокетничавших со мной в коридоре; теперь
в их глазах зажглись совсем другие мужские огни.

От этих разверзшихся глубин массовой психологии мне стало тошно и отсвет
упал на работу. Сексуальный мотор пристыженно заткнулся, цивилизация
заглохла, честолюбие вылетело вон при одном взгляде на младшие локти. Я
уползла в свою конуру и написала еще одну пьесу. Так как я все-таки
рассматривала эту деятельность как увиливание от своей основной и
чувствовала себя виноватой, то в целях сокращения времени я взяла старых
героев и влила новое вино в старые мехи. Вышло на три с минусом. Писала я
месяца три, не отрываясь, хотя из инстритута доносились воинственные
крики, вызывавшие меня на ихнюю брань. Но я должна была облегчить душу. Я
так и называла свою литературу "лечебно-учебная" и рассматривала как свой
тайный порок, которого стыдилась немедленно по удовлетворении. Но
физиологически он был мне настолько полезен, что и речи не могло быть о
его искоренении, и я обходилась без графоманских мечтаний типа: "и вот я
встал, красивый и стройный, и публика зааплодировала". Ничего плохого,
кстати, э этом моторе не вижу - кроме того, что он портит качество работы.

Отписавши, я явилась на поле ихней брани. Что там творилось! Чистый
Шекспир: теперь сам самый высокоморальный говорил о статистической физике,
рассказывал, какая это замечательная наука и бросил свое подразделение на
прорыв. Самое интересное, что результатов у него тоже не было - так что
мы, собственно, стояли на равных. Не думаю, чтобы он от меня о статфизике
услышал - он, наверное, давно готовился, а я случайно перебежала дорогу.
Но теперь я своими грязными словами как бы пачкала светлый лик
статистической физики, уже принадлежавшей данному подразделению, и
требовалось меня физически убрать - так им, повидимому, казалось
целесообразнее. Во всяком случае, была создана комиссия из десяти старших
сотрудников, которые единогласно поставили мне за работу двойку и внесли в
дирекцию рекомендацию о моем увольнении. Меня столько раз выгоняли, что я
даже удивилась, когда это произошло; но одно дело - начальство, а другое