"Юлия Шмуклер. Автобиография" - читать интересную книгу автора

Гельфанда), я уже несколько заговаривалась, косила глазами и шепотом
объясняла, что меня преследуют и убивают. Уж не знаю, что они обо мне
подумали, но только они меня обласкали, обогрели, и я так отвыкла от
благородного общения, что была им благодарна, как собака.

У них был настоящий научный рай - дальше по коридору стояли биологические
центрифуги и сама лаборатория называлась "Математические методы в
биологии". Даже еда в Университетской столовой казалась мне необыкновенно
вкусной, и мои раны стали быстро заживать. В институте, где я оставалась
телом и зарплатой, узнав о моем вознесении, многие начали здороваться.
Один мерзоносец просил прощения. На мне как бы появился новый нарядный
ошейник с надписью "Олимп" и вступили в действие законы о вивисекции. Как
сказала некая домработница относительно своего академического пса: "Наша
собака - двоюродный брат собаки академика Александрова". Вот я стала таким
двоюродным братом.

Слухи дошли даже до начальства и мне разрешили свободный режим - так
сказать, расконвоировали за зону. На радостях я написала пару рассказиков
для институтской стенгазеты, в духе Зощенко. Это был первый случай, когда
моя литература не преследовала лечебных целей и была для баловства. Я
очень хихикала, сочиняя, и получила громадное удовольствие, несравнимое с
последующим читательским. Хотя я писала для себя - предлог со стенгазетой
был явно притянут за уши - я говорила несколько напряженным голосом и в
интонациях подвирала. Но один из рассказиков был определенно ничего -
благодаря прекрасному образу, который был в нем придуман. Это был пожилой
уже, младший научный сотрудник без носков, по фамилии Эйнштейнов, который
сорок лет занимался единой теорией поля, снимал комнату у буфетчицы и
попадал во все облавы у величественного витража. Рюрик лично им занимался
и пропекал. Рассказик не напечатали, как слишком резкий и против
начальства, да я и не настаивала - Рюрик бы меня прихлопнул, как муху. Но
я еще к этому Эйнштейнову вернусь.

Собственно, только теперь началась моя математическая деятельность. Крайне
мудро и педагогично Пятецкий подсунул мне свою убийственную задачу,
которая называлась "Задача голосования со случайной ошибкой". Он не сказал
ни слова, что она роковая и убийственная, что вокруг нее там и сям
валяются трупы, порой очень заслуженные - он мне ее продал, как
простенькую и кротко попросил: "сделайте что-нибудь". Я еще подумала:
"какой приятный человек и как разумно просит" - под фонарем всегда найти
что-нибудь можно. Я нашла - оказалось, хорошо, но не то. Слово за слово,
дальше больше, и я оказалась завязанной с этой задачей. Она имела миллион
модификаций и была окружена такими же, как она, нерешенными - все вместе
это выглядело как горный хребет категории "5А" с Эльбрусом исходной
постановки посредине. Так как у меня был только значок "Альпинист СССР",
можно себе представить, как я психовала. Я сразу поняла, что их надо
делать либо все, либо ни одной. Мой оракул мне твердил, что это аналоги
моделей твердого тела статистической физики, и чтоб я не дрейфила. Эта
идея могла бы служить перилами - но из-за отсутствия образования я не
умела вбить крюк.