"Юлия Шмуклер. Автобиография" - читать интересную книгу автора

в лагерь, а надо держаться как глупый поросенок. Такого уровня я и
держалась. Я читала Самиздат, и читала бы его при любых условиях, потому
что не читать я не могла. Даже библия дошла до меня Самиздатом - кто-то
одолжил на пару ночей.

Но я не подписала ни одного демократического письма и даже избегала
демократических знакомств, чтобы не втянуться. К счастью, пара встреченных
мною диссидентов оказались обыкновенными высокомерными людьми и желания
дружить не вызвали. Но хоть и высокомерные, и с табелью о рангах,
основанной на демократических заслугах, они стояли передо мной, как люди,
а я перед ними - свинья свиньей. Из такого положения выход был один -
бегство, и когда я увидела, что ворота советской тюрьмы усилиями других
людей со скрежетом приоткрываются, я послала за вызовом.

Но человек предполагает, а неизвестно кто располагает. Через несколько
месяцев, уже с вызовом в руках, я желала одного - задержаться в этой
тюрьме еще на год. И тут в институте узнали про мой вызов и в двадцать
минут выгнали, Произошло это на заседании месткома и ошарашенные
месткомовцы так и не успели разобраться, за что они меня выгоняют.
Засуетившись, стукачи нашего подразделения выползли наружу, и когда я
увидела, сколько их, у меня потемнело в глазах. Я не знала, то ли мне
плакать, то ли смеяться, и делала то и другое попеременно. Я была как
бутылка, которую взболтнули перед употреблением. Примерно через месяц,
пасмурным зимним днем, я стояла в сером домашнем свитере перед стеллажом с
книгами и перебирала старые письма. Настроение было пасмурное, но
спокойное, и я выспалась. Я перечитывала собственные неотправленные письма
и зачиталась. Оторвавшись на минуту, я удивилась, что они такие живые и
интересные. Моя литература рядом с ними выглядела, как застылое сало на
сковородке. И тут меня осенило, как надо писать, Да вот так же, как в
письмах - свободно.

И сейчас же как проем открылся в моем сознании. Я увидела быстропишущую
руку и почувствовала удобство при письме. Рука была натуральных размеров,
розовая и в черном рукаве. За ней огромным галактическим колесом встали
трудности, возникающие при писании. Они выглядели, как серо-чёрные
размытые планеты в овальном ободе колеса, доходившем до красного дивана у
противоположной стены комнаты. Я впервые назвала их по имени: композиция,
цвет, музыка, герои, звучащие в терцию, силовое закрученное поле событий,
кристалл целого, клинок и виноградная лоза фразы. Я как бы погрузилась в
первую планету, прожила ее жгучую начинку и поразилась красоте - потом
вынырнула и окунулась во вторую - и когда я вылезла в конце, я уже все о
них знала, и в каком-то жаре запрокинула голову - надо было говорить
поверх. Столько надо было сказать, выразить поверх этого колеса, что его
следовало взять, единым движением, расположившись поудобнее, приняв такую
манеру говорения, чтобы язык и губы артикулировали свободно, сами подбирая
слова, а голова была бы занята только мыслями, которые нужно выразить -
через эти трудности и благодаря им. Вот что означала быстропишущая рука -
и моя рука непроизвольно поднялась в воздух и повторила ее движение.
Прошло что-то около минуты.