"Юлия Шмуклер. Автобиография" - читать интересную книгу автора

"Что бы такое описать, - подумала я лихорадочно. - Роды: мужчины - не
могут, женщины - боятся". Я написала несколько фраз - это был чистый тон,
и они поворачивались в руке, как клинок. Я почувствовала, что заговорила,
как Валаамова ослица. Торопясь, как на вокзал, я бросилась писать дальше и
часам к двум ночи уже кончила свой первый рассказ, проливая по дороге
слезы, но ни на минуту не переставая радоваться и держать весь рассказ в
руках наподобие кучера. Слова горячими лошадьми выливались неизвестно
откуда, из подсознания, и там же шла подготовительная работа: у меня было
ощущение, что я, как лунатик, огромными шагами шастаю в темноте по
большому дому, на все натыкаясь, но тут же выпрямляясь и примерно
правильно выдерживая направление. Со второй половины меня несло напрямую и
без единой помарки я вылетела в финал. Это было удивительно здорово - и
такого одновременного напряжения всех способностей математика никогда у
меня не вызывала. У меня сложилось впечатление, что я попала в мир задач
потрясающей сложности, которые мне почему-то легче решать и где я
полностью автономна. Это был настоящий полет.

Правда, на следующий день, когда отливка застыла, я ощутила где-то в
начале уродливые выступы, искажавшие прекрасньш круг совершенства. Они
терзали мою душу буквально физически, но я не знала, как их найти и
подточить. Из этого следовало, что я писать не научилась - как в четыре
года научилась читать. Но между этими событиями лег мостик, и по нему
стала перетекать информация. Я вспомнила тот белый дрожащий свет, свою
веру в Бога и умершего пять лет назад отца - и написала "Чудо". Писала я
его три дня, но перед каждым по месяцу думала. Стоило мне только
обратиться к нему, как уже творилось что-то необыкновенное: фанфары
какие-то пели, и что-то вздымалось и падало, как готический собор. Я
ходила в состоянии интенсивного счастья и будто пела наверх, запрокинув
голову. На третью ночь, написав арест отца и выложив эмоции, я
почувствовала, что смертельно устала и хочу спать. Но текст прямо пихался
в темноте и пришлось в постели его записывать, чтобы отвязаться. Я
понимала, что хорошие вещи так не делаются и что я, наверное, несу
графоманский бред. Само его обилие было удручающим.

Но когда я села перепечатывать его на машинку, я вдруг увидела, что
написала прекрасный рассказ, только с корявым началом - и тут же как
пузырьки от шампанского побежали у меня по крови - я почувствовала некое
вознесение - и через пальцы ток пошел на машинку и виноградными лозами
фраз я стала переделывать и украшать начало. Со второй половины строчки
шли ровные, с большими интервалами между ними, и в написанном ночью не
оказалось ни одной помарки. Когда я вижу нынешние страницы, где от правки
белого не видать, а остаток я знаю наизусть - я даже не знаю, чему больше
удивляться: тому ли, что такие большие рассказы писались набело, или тому,
что можно научиться писать ов результате одноминутного видения. Так как
оно было уже четвертое в моей жизни (первое я видела года в три, на первом
симфоническом концерте) - то я, наконец, догадалась, что это такое
свойство моего подсознания, столь же присущее мне, как форма моего носа,
который подкачал у меня сильнее всего, что у меня малость подкачало. Но
если от носа я ничего хорошего не видела, то это свойство волшебное и
полностью нос компенсирует. Не исключено, что они как-то связаны - во