"Юлия Шмуклер. Автобиография" - читать интересную книгу автора

всяком случае, я получила их в одном джентельменском наборе от папиной
семьи. В универмаге "Москва" продавались такие наборы: желанная кофточка,
а к ней никому не нужный шарфик и флакон дорогих духов с продажным запахом.

После "Чуда" я решила, что писать научилась - душа моя была относительно
него совершенно спокойна. Я даже решила, что открыла секрет писательства:
надо подождать, пока труба запоет, и катать. Оказалось, что это не так.
Сейчас, когда я собаку съела на своих неудачах, я знаю, что никого не
интересует, как нажито богатство: по рублику ли, работающим колесом, или
сразу тысячами, разрядами вдохновения. Важна общая сумма. Такие вещи, как
созревание героя, вообще деньгами не оценишь, как рождение ребенка.
Короче, это дело подсознания - как ему наживать и какие режимы выбирать.
Сознание только задумывает, направляет, руководит и оценивает - а
практические банковские операции осуществляет подсознание. Фраза вертится
в голове до тех пор, пока она не остановится, и оракул "узнает" ее - вот
она, и вот ее место. Иногда про какую-нибудь корявую и неказистую вдову
известно, что это "она", а про украшенную пышную генеральшу - что "нет".
Бывает, что падежи во фразе странным образом согласованы, смысла она не
имеет, и выглядит как сигнал из будущего - и , действительно, только через
месяц доходишь до куска, где она заключена в середине, и смысл при ней.
Выглядит это так, будто рассказ уже существует, текст единственный и я его
восстанавливаю. Интересно, что фразы подбираются по звуку, образуя
звуковую вязь; в этом смысле русский язык предоставляет музыкальные
возможности, неслыханные в других языках и феноменальную палитру ритмов.
Одна буква "р" чего стоит, в которой прорва противостояния и будто на
каблуке повернулся; а пение гласных, а широкие звуки, заставляющие
красноречиво открываться губы, и даже шипящие пощелкивают и украшают.
Когда я пишу, слова из одних корней как бы витают вокруг и сплетаются
ручками; потом ритм несет и, встав на дыбы, ставит точку. Нельзя не
видеть, что такой язык дан талантливейшему народу. Но чтобы звуки начали
зацепляться, за ними должна лежать опора мысли: хорошие мысли порождают
хорошие фразы и штампованные мысли - дерьмовые. Иногда точное слово
звучит, как выстрел - и это сладчайший из звуков в тексте.

В общем, рассказ надо зачать (сценой конца), выносить в страхах
неполноценности, и родить согласованными усилиями всего организма. Роды -
ошеломляющий процесс и производятся большим колесом, которого не было у
меня в математике. Каждая его лопасть - это текст, мгновенно пробегаемый -
и потом еще текст, мгновенно пробегаемый - и маленькие колесики еще
подкручивают пропущенные фразы; оно растет, растет, становится огромным,
выходит из моей головы и, захватив меня в свой обод, так что только ноги
вздернуло, катит солнечным резаком по плану рассказа, разворачиваясь туда
и сюда, разрезая материалы, притирая их гранями, и сбивая в твердое тело.
Дальше, при перепечатке на машинку, в первом исполнении на публику, я это
тело шлифую и превращаю в кристалл: я печатаю только то, что помню, а
помню я только "правильный" текст. Текст един, и моя вера в это нерушима.
Все, что я забываю - выпадает: у меня патологически плохая память, и в ней
остается только цеплючее. Тот факт, что я пушкинских стихов не помню, а
свои длинные рассказы помню наизусть, свидетельствует не только о моем
возмутительном себялюбии, но и о том, что дело это мое кровное и личное, и