"Юлия Шмуклер. Автобиография" - читать интересную книгу автора

моей голове обломков сработал. Думая про себя "а, ерунда все это", я, тем
не менее, смастерила модель и поковырялась в ней, чуть не пальцами. Все
сходилось. У меня захватило дух. Это было чистое броуновское движение,
только в поле тяжести - и целесообразности в этом автомате было столько
же, сколько в броуновском движении, то есть нисколько. Но почему же другие
говорили "целесообразность, целесообразность?" И почему этот автомат
разумно вел себя, закрытый черной коробкой? Здесь крылась какая-то
мистификация и требовалось разобраться. Я возвращалась в математику - но
уже волею пославшей мя жены.

Для более подробной модели мне понадобились сведения из статистической
физики; я раскрыла учебник и была потрясена. Это была первая точная наука,
проникшая ко мне своими образами; то, как там из хаоса возникает порядок,
произвело на меня впечатление чуда. Я наложила на нее свою модель и обе
вместе стала распространять на эволюцию, на другие вероятностные науки,
которые я знала. Сначала мысленные образы никак не совпадали и это было
мучительное состояние, но потом они вдруг слились в один образ, ясный и
четкий, и я увидела результат. В каждой науке можно было ввести
вероятностное поле, наподобие поля тяжести в физике, которое тоже есть, в
сущности, превышение вероятности для броуновской частицы идти вниз после
столкновения над вероятностью идти верх. Тогда, если движение системы в
таком поле совпадает с нашим представлением о целесообразности
(функционалы совпадают), мы говорим "целесообразность", "Бог", а если не
совпадают - мы говорим "природа". Представление о целесообразности - наше,
а система движется по своим внутренним законам и знать не хочет, когда мы
от нее равнодушно отворачиваемся, а когда всплескиваем руками и говорим
"чудо". Может, какие чудеса в детских садах и происходят - но в цетлинских
задачах их не было.

Все эти мысли мной совершенно завладели. Куда бы я ни повернула голову,
всюду я видела свое вероятностное поле, и всюду видела, что я права. Самые
сложные и непонятные случаи объяснялись, все становилось легко и просто. Я
никому ничего не говорила, даже мужу - потому что о важных вещах не
говорят, когда они происходят - но ходила как по воздуху и смотрела
странными глазами. Мне нужен был кто-то самый главный в этих вопросах,
чтобы он сказал "да" - не потому, что я сомневалась в том, что вижу, но
мне нужно было рукоположение.

Тут мне снова повезло - я случайно встретила И. М. Гельфанда. Он был
важный и язвительный в окружении трепещущей свиты; у некоторых, когда он
говорил, просто челюсть отваливалась. Вдали стояли низшие математические
черви и ели его глазами. Меня насмешило, что я даже не знаю, какие
операции мне приличествует проделывать: по любым табелям о рангах я бьша
еще ниже их. Должна сказать, что авторитетов я никогда не боялась; я
боялась секретарш, бюрократов, тюрьмы, судьбы, войны и крыс - всего, чего
должен бояться человек, если он не Том Сойер. Кумиров я никогда не
сотворяла: был Бог или нет, я очень хорошо чувствовала разницу между ним и
остальными людьми. В преклонении одних людей перед другими мне чудилось
что-то смешное и провинциальное; хуже идолопоклонства бьша только
фамильярность.