"Вольфдитрих Шнурре. Когда отцовы усы еще были рыжими [H]" - читать интересную книгу автора

устроили потасовку из-за крошек.
Несколько минут я наблюдал за ними, потом позвонил у двери слабоумной
фрау Козаике, подождал, а когда она приковыляла, показал ей язык. Но в это
утро мне не повезло: обычно фрау Козанке разражалась бранью, угрозами,
корчила рожи, но тут она глянула прищуренными глазами сквозь меня на улицу и
снова скрылась.
С досады я позвонил еще раз. Однако фрау Козанке не отзывалась. Тогда я
вышел на улицу.
Мимо как раз проезжал пивной фургон. Его тянули две откормленные,
лоснящиеся лошади, в их крупах отражалось солнце; сбруя была изукрашена
медью, и лошади, казалось, гордятся своими красными побрякушками и
перевитыми мочалом гривами. На козлах сидели два пивовара с пунцовыми
щеками, втиснутые в белые куртки, подвязанные кожаными передниками, в шапках
о медно-желтыми козырьками; у одного из них за ухом торчал чернильный
карандаш, отчего ухо с одной стороны посинело. В повозке туда-сюда мотались
мешки с песком, их пускали в дело при разгрузке бочек, а не то являлся
полицейский и говорил, что бочки угробят мостовую.
Повозка была нагружена доверху. Но запах доносился до вас раньше, чем
она проезжала мимо. Это был чудесный аромат выдохшегося пива, мешавшийся с
запахом прогретых солнцем пустых бочек и острым, щекочущим ноздри аммиачным
запахом потных лошадей!
Я пробежал несколько шагов рядом с повозкой: у меня даже голова
закружилась от этого запаха. Я остановился, закрыл глаза, опять представил
себе этот запах, и мне вдруг стало так хорошо, так прекрасно, что я издал
громкий клич и помчался через улицу. Взвизгнули тормоза какой-то машины,
шофер рывком открыл дверцу и выругался мне вслед.
Я пробежал еще немножко, а потом у меня заскочили шарики за ролики, и я
начал прыгать по мостовой, так как на ней были нарисованы классики: вверху -
"небо", внизу - "ад" и т. д.; а тут подошла маленькая девочка, которая их
нарисовала, и говорит, это, мол, ее классики, и мне не положено тут прыгать.
Но я продолжал прыгать ей назло, и девчонка разревелась, тогда я так ее
пихнул, что она шлепнулась и завопила что есть мочи.
Я быстренько перебежал на другую сторону и опять пошел медленно, делая
вид, будто ничего особенного не случилось, а просто я искал коробки от
сигарет, ведь на них иногда попадаются картинки.
Солнце уже здорово грело, можно было бы спокойно запустить волчок или
поиграть в бабки. Но стоило мне об этом подумать, как у меня возникло точно
такое же чувство, какое бывает ночью, когда проснешься и наверняка знаешь,
что сейчас вернется отец, и тут же слышишь, как открывается дверь подъезда,
брякает связка ключей и отец отпирает дверь квартиры. Сейчас было что-то
похожее, я знал: в эту минуту должно случиться нечто необыкновенное. Это
висело в воздухе, каждому дураку было ясно; и я остановился, затаив дыхание
и открыв рот.
Тут оно и случилось. Сперва было только дуновение, потом жужжание,
потом еще какие-то звуки и наконец - музыка - шарманка, первая шарманка в
этом году. Она пока играла где-то очень далеко: всякий раз, когда у
перекрестка проходил трамвай или даже если мимо меня проезжала легковушка,
они заглушали музыку, и мне приходилось напрягаться изо всех сил, чтобы
снова ее поймать.
Я прислушался, и вдруг сердце у меня сжалось. Это была та самая