"Вольфдитрих Шнурре. Когда отцовы усы еще были рыжими [H]" - читать интересную книгу автора

искусства: даже полностью посвятив себя изображению зла, оно тем не менее
утверждает добро. Лучшее из написанного Вольфдитрихом Шнурре несомненно
отмечено такой подлинностью.
Думается, предлагаемый советскому читателю сборник и знакомит с этим
лучшим у Шнурре. Разумеется, при переводе неизбежны потери: у Шнурре резко
индивидуальный синтаксис и колоритнейший язык - о его неологизмах пишут
диссертации, в которых сравнивают его с речетворцами XVII века, по богатству
словаря он занимает в современной западногерманской литературе одно из
первых мест (наряду с Арно Шмидтом, Альбертом Виголяйзом Теленом, Мартином
Вальзером и Гюнтером Грассом). Но, как и все много пишущие писатели, Шнурре
нередко повторяется, в его сборниках (которых около полусотни) немало и
"проходных мест", немало случайного, торопливого, недоведенного или просто
неполучившеюся. В поэтике смеха издержки, как известно, особенно велики.
Предложенный состав от этих издержек избавляет - у вас в руках "чистый",
классический Шнурре.

Ю. Архипов

ALS VATERS BART NOCH ROT WAR
EIN ROMAN IN GESCHICHTEN
1958


КОГДА оТцоВЫ УсЫ ЕЩЕ БыЛИ РЫЖиМИ

Роман в историях


КОПОТЬ В ВОЗДУХЕ

Когда я утром спускался вниз, окна на лестничной клетке стояли настежь
и во всем доме пахло щелоком, карболкой я мокрой половой тряпкой. Был конец
марта, и ночами еще частенько подмораживало, но сейчас солнце припекало
мостовую, и из каждого двора слышался лай выбиваемых ковров; шум поездов
городской железной дороги по эстакаде доносился отчетливее, чем обычно, и в
криках старьевщика на улице чувствовалась весна, и даже колокольчик
молочника по-другому звучал в это утро.
Я остановился на минутку у открытого окна на третьем этаже и выглянул
во двор. Это был заасфальтированный колодец, слева стояла перекладина для
выбивания ковров, а на ней табличка, гласившая, что во дворе играть
воспрещается, справа виднелась рубероидная крыша домовой прачечной, а за нею
- мусорные ящики.
У меня вдруг пропал аппетит; я съел колбасу с бутерброда, а хлеб метнул
в окно как картонный диск пивной подставки. Он пролетел через двор, ни разу
не перевернувшись, взблескивая на солнце белым слоем смальца, шмякнулся, на
крышу прачечной, скользнул еще чуть-чуть и остался лежать.
Я съехал по перилам и снова выглянул в окно. Хлеба уже не было видно,
ведь теперь я смотрел на прачечную снизу вверх, но зато слышно было, как
из-за него дрались воробьи на крыше. А потом он вдруг упал с крыши, и вся
стайка воробьев ринулась за ним, они с чириканьем набросились на хлеб и