"Вольфдитрих Шнурре. Когда отцовы усы еще были рыжими [H]" - читать интересную книгу автора

Минутами казалось, что гиббон уже умер. Дома, когда отец опустил его на
кровать, он уже не дышал.
Отец стал его выслушивать.
Я не смел дохнуть, мне казалось, что и у меня сердце вот-вот
остановится.
- Ну? Что? - спросил я наконец. Отец выпрямился, откашлялся и хриплым
голосом произнес:
- Жив.
Три дня мы не смыкали глаз, только сидели у кровати, судорожно сжимали
кулаки и пытались заклясть судьбу обещанием, закопать в землю как минимум
марку, если гиббон придет в себя.
На третий день у него начался еще и бред; то был странный, нежный язык,
напоминающий звук ломающегося фикусового листа.
- Он, наверно, говорит о джунглях, - сказал отец, - о братьях и
сестрах, о вкусных жуках и личинках, о нежных побегах лиан, которые он ел на
родине.
В один прекрасный день он очнулся и уставился на нас. Потом чуть
оскалил зубы, и мы не были уверены, что это означало улыбку. И все же он
принял от нас немного молока, а назавтра поел даже картофельного пюре с
натертой в него морковкой. По-видимому, ничего у него не было сломано, но
душевная рана от падения в кабаний вольер никак не заживала; почуяв
настоящую свободу, душа его не хотела смириться с новым заточением. То
место, в которое его укусил кабан, причиняло ему боль.
К счастью, у нас был кредит в аптеке. Отец наложил гиббону повязку, а в
последующие дни мы даже пытались ходить с ним. Каждый из нас брал его за
руку, и мы медленно прогуливали его по комнате. Ему это нравилось, он
смотрел на нас и скалился. Но долго не выдерживал, был еще слишком слаб;
видимо, это падение одинаково потрясло его душу и тело.
Увы, кредит у нас был только в аптеке. В продуктовых лавках нам уже
давно ничего не отпускали в долг. Поначалу мы еще занимали какие-то гроши,
чтобы накормить хотя бы гиббона. Но нам тоже хотелось есть. Несколько раз мы
по очереди отправлялись на охоту за лягушками. Их мы продавали в Институт
сывороток при Шарите, там платили пятьдесят пфеннигов за дюжину. Таким
образом нам удалось протянуть еще немного. Но вскоре они отказались
принимать лягушек, и вот тут-то мы узнали, почем фунт лиха.
Отец еще сделал попытку наняться выбивать ковры, но пора весенних
генеральных уборок уже безнадежно миновала, а больше мы ни на что не
годились.
Как-то раз я пошел в зоопарк стащить в обезьяннике несколько орешков
для гиббона. На обратном пути знакомый кассир рассказал мне, что
администрация назначила вознаграждение в двадцать марок тому, кто вернет
гиббона.
Я помчался домой и сообщил об этом отцу.
Отец сидел на краю кровати. С тех пор как мы уже не могли покупать
гиббону овощи и фрукты, он опять заболел, его длинные руки, лежавшие на
одеяле, походили на сухие стебли папоротника, а глаза, старые, как мир,
смотрели в пустоту.
- Стыдись, - сказал отец после долгой паузы.
Мне и так было стыдно, однако ночью мы оба, почти одновременно,
заговорили об этом; просто мы были слишком ГОЛОДНЫ!