"Зильке Шойерман. Девочка, которой всегда везло " - читать интересную книгу автора

какое сквозило в его тоне, в его произносимых немного в нос словах, я
заключила, что ничем хорошим их отношения не кончатся. Из записей регулярных
звонков какой-то женщины, которая, видимо, неплохо ладила со Сьюзен, я уже
знала, что у обоих были серьезные проблемы. Кстати, эта женщина перестала
звонить, видимо, Сьюзен дала ей свой новый номер. Я сняла пальто и,
перемотав пленку, снова послушала приятный голос Сьюзен, here is Frankfurt,
615673, please leave a message, мне нравился этот голос, и я не захотела
менять вступление. Инес, хочешь кофе, крикнула я и вошла в гостиную,
посередине которой неподвижно стояла моя сестрица, засунув руки в карманы
лягушачье-зеленой хлопчатобумажной рубашки с капюшоном; волосы, все еще
мокрые на кончиках, завязаны в конский хвост. Она смотрела на стеклянную
балконную дверь, и во всей ее персоне сквозили неподвижность и сырость, и
это впечатление подтолкнуло меня к решительности - я прошла мимо Инес к
двери, открыла ее и вышла на балкон, машинально взглянув на каменные плиты
его пола. Освещенное ярким светом, лившимся из гостиной, на полу отчетливо
выделялось маленькое темное пятно. Там в день своего переезда я обнаружила
мертвого воробья - крылышки его были широко растопырены, головка свернута.
Очевидно, птичка ударилась головой о стекло, но выглядела так, словно ее
задушили, воробей был, скорее, похож на жертву преступления, а не на жертву
несчастного случая. Я натянула ярко-желтые резиновые перчатки, положила
трупик в пластиковый пакет для мусора и тотчас вынесла его во двор. Я
погребла птичку в контейнере для старых газет, ежедневных газет, полных
сообщениями о других несчастных случаях, и сделала воробью прощальный дар,
похоронив вместе с ним желтые перчатки. Я снова, в который уж раз,
вспомнила, что давно уже решила купить пару таких наклеек с птичьими
мотивами, какие я видела в бассейне, но всякий раз забывала это сделать.
Порыв ледяного ветра влепил мне изрядную затрещину. По двору кружились в
танце пластиковые пакеты, они поднимались в воздух, опускались и летели по
кругу, словно их тянули за невидимые нити. Я подняла повыше широкий ворот
свитера.
Инес, естественно, не заметившая пятнышко - еще бы, ведь оно было таким
крошечным, - вышла на балкон и подошла ко мне, теперь мы стояли рядом,
облокотившись на перила, и смотрели во двор, молча созерцая четыре мусорных
контейнера и ряд чахлых помидорных кустиков. Через некоторое время Инес
обхватила себя руками и принялась раскачиваться взад-вперед, губы ее стали
синюшно-лиловыми от холода. Я тем временем принялась рассказывать ей об
играх двух соседских мальчишек, которые я наблюдала с балкона. Это очень
своеобразные игры, сказала я, они пытают друг друга - и осеклась, явственно
услышав какой-то новый звук - стук зубов Инес; она уже долго сохраняла на
лице выражение вежливой печали, и я предложила ей вернуться в гостиную. Она,
растирая озябшие руки, села на кухонный стул, а я сняла с полки пакет с
зернами кофе, но тут же вспомнила, что оставила в сумке мокрый купальник.
Повесить твой купальник сушиться? - спросила я Инес. Она тотчас протянула
мне мокрый кусочек ткани, который я взяла кончиками пальцев. Вскоре черные,
как призраки, безжизненные и влажные, купальники висели на сушилке в ванной,
а мы с кофейными чашками устроились за столом на кухне - впрочем, жизни в
нас было немногим больше, чем в купальниках. Готовя кофе, я шумела, как
могла, и Инес стоило большого труда развлекать меня беседой. Она рассказала
о своем новом друге и о том, что в последнее время мало и неудачно работает.
Я поставила на стол большие кружки, положила на блюдо кекс и включила радио.