"Артур Шопенгауэр. О воле в природе" - читать интересную книгу автора

так тщательно держали в заточении, лишая света и воздуха, и так прочно
замуровали, что ни звука не доходило до мира о его существовании, - их
Каспар Гаузер бежал! Бежал и гуляет по свету; некоторые даже считают его
принцем. Или, говоря прозой: то, чего они более всего боялись, что им
счастливо удавалось объединенными силами и редким упорством предотвращать на
протяжении целого поколения с помощью такого глубокого молчания, такого
полного игнорирования и засекречивания, которого еще никогда не было, - это
несчастье все-таки произошло; меня начали читать - и теперь уже не
перестанут. Legor et legar (Читают и будут [меня] читать (лат.).): именно
так. В самом деле, как скверно и как некстати: подлинная фатальность, просто
беда. И это награда за столь верное решительное молчание? За столь прочное
неразлучное единство? Бедные надворные советники! А как же обещание Горация:
Est et fideli tuta silentio
Merces, -?007
В недостатке верного silentium их никак обвинить нельзя; напротив, в
нем-то их сила; как только они где-либо заподозрят заслуги, они применяют
это самое тонкое средство против них: ведь то, о чем никто не знает, как
будто и не существует. Что же касается merces, останется ли она полностью
tuta, то здесь теперь возникают сомнения; разве что толковать merces в
дурном смысле [как кару], для чего также можно найти убедительные
высказывания авторитетных классических авторов. Господа профессора
совершенно правильно поняли, что единственное применимое против моих
сочинений средство - это скрыть их от публики с помощью глубокого молчания
под громкий шум при рождении каждого уродливого отпрыска профессорской
философии, - как некогда корибанты громовым ревом и шумом заглушали голос
новорожденного Зевса. Но это средство исчерпано: публика открыла меня. Гнев
профессоров философии по этому поводу велик, но беспомощен: ибо после того
как теперь это единственное действенное и столь долго успешно применявшееся
средство исчерпано, никакая брань уже не может воспрепятствовать моему
влиянию и тщетно некоторые из них занимают одну позицию, другие иную.
Правда, они достигли того, что современное моей философии поколение сошло в
могилу, не ознакомившись с ней. Но это было только острочкой: время, как
всегда, сдержало слово.
Моя философия была столь ненавистна господам от "философского ремесла"
(так они сами с невероятной наивностью называют свою деятельность) по двум
причинам. Во-первых, тем, что моя философия портит вкус публики, вкус к
пустым философским хитросплетениям, к высокопарным ничего не говорящим
нагромождениям слов, к пустой, поверхностной и медленно изматывающей
болтовне, к выступающей в облачении скучнейшей метафизики христианской
догматике и к выступающему в виде этики систематизированному пошлейшему
филистерству, даже с приложением руководства к карточной игре и танцам,
короче говоря, вкус ко всему методу философии мундира, который уже многих
навсегда отпугнул от всякой философии.
Вторая причина состоит в том, что господа от "философского ремесла" не
могут допустить признания моей философии и потому не могут и использовать ее
для пользы "ремесла", о чем они искренне сожалеют, так как мое богатство
очень помогло бы им при их бедности. Однако она во веки веков не удостоится
их милости, хотя бы в ней и содержались величайшие из когда-либо ведомых
человеческой мудрости сокровищ. Дело в том, что в ней отсутствует всякая
спекулятивная теология, а также рациональная психология, а это, именно это,