"Борис Самуилович Штейн. Донный лед " - читать интересную книгу автора

оказывается, куклу Наташкину в пеленку завернула, хожу по комнате,
укачиваю... Ну, она и спросила, говорит: ты что, девочка?
Сеня слушал страшную эту исповедь и страдал от бессилия перед дикой,
тупой жестокостью, от бессилия своего повлиять на несчастную Варькину
судьбу, избавить ее душу от омертвляющей тяжести.
Так сложилось, что разные люди при разных обстоятельствах делились с
Сеней своими горестями, и Сеня чаще всего ничем не мог помочь им и от этого
страдал. И может быть, именно потому, что он действительно искренне страдал,
люди чувствовали некоторое облегчение. Человеку тяжело оставаться наедине со
своей бедой - это, безусловно, всегда было главной причиной исповедальных
откровений.
Так что Сеня, будучи председателем месткома, был в некоторых случаях
чем-то вроде приходского священника. Хотя в смысле искренности и
сопереживания Сеня определенно превосходил любого попа, потому что попы
были, скорее всего в силу профессиональной привычки, равнодушны.
Варька смолкла. Сеня тоже молчал, внимание его опять было приковано к
дороге - шли повороты.
Собственно, до Нижнего оставалось не так уж много. Минут тридцать, от
силы сорок езды, там последний, самый трудный спуск с поворотом, и,
пожалуйста, начало Нижнего - нефтебаза, та самая, на которой в последний раз
заправлялся бедолага Валька Матвеев...
Вдруг Варька застонала, заохала, крикнула Сене: "Быстрей!" - и
продолжала стонать к охать, и Сеня испугался, что она сейчас начнет рожать,
и поднажал немного. Однако подошел поворот, и Сеня сбавил. Сбавить-то
сбавил, а притормозить побоялся - как бы не занесло, как бы Вальку Матвеева
не повторить - и на поворот вышел на большой все-таки скорости, едва
вписался: на миг ему показалось, что начался юз, теряется управление, и Сеня
моментально покрылся холодным потом. И только выйдя из поворота, взглянул на
Варьку. Ее одутловатое лицо было таким мокрым, будто она умылась только что
и не вытерлась. Полушубок был расстегнут, полы его откинуты, и Варька все
поглаживала низ живота и стонала уже тише. Причем Сене показалось, что ее
линялые фланелевые лыжные штаны и даже почему-то валенки тоже мокрые. Варька
проследила Сенин взгляд и пояснила негромко:
- Воды отошли.
Сеня не знал, что это такое, но испугался. Он ничего не ответил, только
искоса посматривал на притихшую Варьку, как она, тихонько постанывая, все
поглаживает свой живот, все поглаживает, и страх все уверенней располагался
в Сенином сердце, и Сеня, казалось, чувствовал, как натянулись его нервы -
словно тормозные тяги "ручника". И поэтому, когда Варька крикнула не своим
голосом: "Стой!" - он затормозил, не показав правого поворота, и рванул
вверх ручку двери.
- Куда! - страшно заорала Варька и схватила Сеню за воротник.
Первым Сениным побуждением было выскочить из шубы и из кабины, но
Варька сквозь стон крикнула: "Холод!", и Сеня опомнился. Он сразу понял, что
Варька боится холода и что боится она уже не за себя, а за ребенка, который
вот-вот появится на свет божий, не досидев в Варькиной утробе каких-то
двадцать минут, от силы получаса - за это время Сеня дожал бы до роддома...
Тогда Сеней овладела забота и вытеснила страх. Сеня уложил Варьку на
сиденье, согнувшись в три погибели, стянул с нее валенки, лыжные штаны и
приготовился принимать роды. Он снял с себя ватную бамовскую куртку и