"Бруно Шульц. Коричневые лавки " - читать интересную книгу автора

собственной персоной, свернувшейся дрожащим клубком, его не покидало чувство
одиночества и бездомности. Ах, жизнь, молодая и слабая жизнь, исторгнутая из
уютного тепла материнского лона в огромный и чужой светлый свет, как же
съеживается она и пятится, как опасается согласиться на действо, ей
предложенное, вся антипатия и нерасположение!
Но потихоньку маленький Нимрод (он был наречен этим гордым и
воинственным именем) начинает обретать вкус к жизни. Исключительное
овладение образом родового праединства сменяется очарованием веселости.
Мир принимается расставлять ему ловушки: неведомый и замечательный вкус
разной еды, прямоугольник утреннего солнца на полу, в котором так приятно
полежать, движения разных частей тела, собственные лапки, хвостик, озорно
раззадоривающий поиграть с собой, ласка человеческой руки, от которой
медленно греет безотчетная проказливость, радость, распирающая тело и
возбуждающая потребность в совершенно новых, внезапных и рискованных
движениях,- все это располагает, убеждает и увлекает принять эксперимент
жизни и примириться с ним.
И еще одно. Нимрод начинает постигать, что все, с чем он сталкивается,
несмотря на видимость новизны, является по сути чем-то, что уже было -причем
многократно, бесконечно многократно. Тело его узнает ситуации, впечатления и
предметы. В сущности, все это не слишком его удивляет. Оказавшись в новой
незнакомой ситуации, он ныряет в собственную память, в глубинную память
естества, и на ощупь ищет, ищет лихорадочно, и, случается, обнаруживает
соответствующую реакцию в готовом виде: мудрость поколений, сосредоточенную
в его плазме и нервах. Он обнаруживает некие поступки, решения, о которых
знать не знал, что они уже созрели и ожидали повода объявиться в нем.
Обстановка жизни - кухня с пахучими лоханями, с интригующе сложно
пахнущими тряпками, со шлепаньем туфель Адели, с ее шумной возней - больше
его не страшит. Он привык считать кухню своим владением, освоился и стал по
отношению к ней развивать в себе неотчетливое ощущение причастности,
отечества.
Разве что внезапно обрушивался катаклизм в виде мытья
полов -ниспровержение законов природы, выплески теплого щелока, подтекающие
под мебель, и грозное шварканье Аделиных щеток.
Опасность, однако, минуется, щетка, успокоенная и неподвижная, тихо
стоит в углу, сохнущий пол славно пахнет мокрым деревом. Нимрод, снова
обретший положенные права и свободу на собственной территории, чувствует
непреодолимое желание хватать зубами старое одеяло и что есть силы и так и
этак трепать его по полу. Укрощение стихий переполняет его несказанной
радостью.
Вдруг он замирает как вкопанный: впереди, в каких-то трех щенячьих
шагах, движется черное страшилище, чудище, быстро спешащее на прутиках
многих неразборчивых ног. Потрясенный Нимрод следит взглядом за косым курсом
поблескивающего насекомого, неотрывно глядя на это плоское, безголовое и
слепое тулово, несомое невероятной расторопностью паучьих ног.
Что-то в нем при виде всего этого возникает, что-то зреет, набухает
что-то, чего он и сам не поймет, словно бы некий гнев или страх, но какой-то
приятный и связанный с судорогой силы, самоощущением, агрессивностью.
И он внезапно припадает на передние лапки и исторгает из себя голос,
самому ему еще неведомый, чужой, совершенно непохожий на всегдашнее
попискивание.