"Бруно Шульц. Коричневые лавки " - читать интересную книгу автора

покуда не прорвалась рыкающим хрипящим кашлем смеха.
Потрясенный, я видел, как, грохоча смехом могучей груди, он медленно
поднялся с корточек и, сутулый, как горилла, с руками в опадающих лохмотьях
штанов, побежал прочь, шлепая большими прыжками сквозь гремящие противни
лопухов - Пан без флейты, всполошенный и ретирующийся в родимые свои
дремучие дебри.

Пан Кароль
В субботу за полдень мой дядя Кароль, соломенный вдовец, отправлялся
пешком к жене и детям, проживавшим летом на даче, расположенной в часе пути
от города. После отъезда жены квартира стояла неубранной, постель никогда не
застилалась. Пан Кароль приходил домой глубокой ночью, поруганный и
опустошенный ночными похождениями, которые увлекали его тогдашние дни,
знойные и пустые. Скомканная, прохладная, невероятно раскиданная постель
оказывалась для него в то время блаженной гаванью, спасительным островом, к
которому он припадал из последних сил, словно жертва кораблекрушения, много
дней и ночей носимая по бурному морю. Ощупью в потемках валился он куда-то
меж белевших горами, хребтами и завалами прохладных перин и спал, как лег, в
неведомом направлении, задом наперед, головою вниз, вмявшись теменем в
пушистую мякоть постели, как если бы во сне хотел провертеть, пройти
насквозь эти разросшиеся к ночи могучие массивы перин. Во сне он боролся с
постелью, как пловец с водой, трамбовал ее, месил телом, как огромную дежу
теста, в которую провалился, и просыпался в брезжущем утре, задыхающийся,
мокрый от пота, выброшенный на берег постельной этой груды, с которой так и
не совладал в тяжком ночном единоборстве. Полувыброшенный из глубей сна,
какое-то время он висел, не приходя в память, на кромке ночи, хватая ртом
воздух, а постель росла вокруг него, вспухала и скисала - и снова заращивала
его завалом тяжелого
беловатого теста.
Так спал он допоздна, почти до полудня, а по белой, плоской, большой
равнине подушек странствовал укрощенный сон его. По этим белым большакам он
мешкотно возвращался в себя, в день, в явь - и наконец открывал глаза,
словно проснувшийся пассажир, когда поезд останавливается на станции.
В комнате обретался отстоявшийся полумрак с осадком из многих дней
одиночества и тишины. Только окно кипело утренним роением мух и ослепительно
горели шторы. Пан Кароль вызевывал из тела своего и глубей ям телесных
остатки вчерашнего дня. Зевание пронимало его, как конвульсия, как если бы
выворачивало наизнанку. Так исторгал он из себя песок этот, тяжесть
эту -непереваренные должки дня минувшего. Таково себе потрафив и
почувствовав себя вольготнее, он вносил в записную книжку расходы,
подсчитывал, прикидывал и мечтал. Потом долго и неподвижно лежал с
остекленевшими глазами цвета воды, выпуклыми и влажными. В водянистом
полумраке комнаты, подсвеченном рефлексами знойного зашторного дня, глаза
его, точно маленькие зеркальца, отражали все яркие объекты: белые пятна
солнца в оконных щелях, золотой прямоугольник штор - и повторяли, словно
капли воды, всю комнату с тишиной ковров и пустых стульев.
Между тем день за шторами все пламенней гудел жужжанием мух, одуревших
от солнца. Окно не вмещало всего белого пожара, и шторы теряли сознание от
собственных светлых колыханий.
Он выбирался из постели и какое-то время оставался на ней сидеть,