"Бруно Шульц. Санатория под клепсидрой" - читать интересную книгу автора

обеспамятевшая, безраздельно отдавалась в распоряжение - одним словом, ждала
откровения. Но кто мог предположить, что оно явится в полной готовности, во
всеоружии и ослепительно из Рудольфова альбома для марок.
Это были удивительные аббревиатуры и формулы, рецепты цивилизации,
удобные амулеты, когда двумя пальцами возможно взять эссенцию климатов и
провинций. Это были почтовые переводы империй и республик, архипелагов и
континентов. Чем еще могли завладеть кесари и узурпаторы, завоеватели и
диктаторы? Я узнал вдруг сладость господства над землями, терний той
ненасытности, каковую только властью утолить можно. Как и Александр
Македонский возжелал я весь мир. И ни пяди меньше.

V

Темный, истовый, весь спекшаяся любовь, я принимал парад творения,
шагающие страны, ослепительные процессии, которые лицезрел в прозорах
пурпурных затмений, оглушенный ударами крови, пульсирующей в сердце в такт
универсальному маршу всех народов. Рудольф проводил перед моим взором эти
батальоны и полки, в усердии и самопожертвовании вершил парад. Он, хозяин
альбома, по доброй воле деградировал до положения как бы адъютанта,
торжественно и воодушевленно, как присягу, отдавал рапорт, ослепленный и
сбитый с толку неотчетливой своей и весьма двусмысленной ролью. Наконец,
торжественно, в приступе какого-то самозабвенного великодушия, он пришпилил
мне орденом на грудь розовую Тасманию, пылавшую, как май, и Хайдерабад,
мельтешащий цыганской невнятицей переплетенных алфавитов.

VI

Тогда оно и случилось, это откровение, эта внезапно явленная визия
пламенеющей красоты мира, тогда-то и пришла весть радостная, тайное
послание, специальная миссия с безграничными возможностями действовать.
Настежь распахнулись яркие строгие и перехватывающие дыхание горизонты, мир
дрожал и мерцал в своих изломах, опасно высовывался, рискуя вывалиться изо
всех мер и правил.
Что для тебя, дорогой читатель, почтовая марка? Что для тебя сей
профиль Франца Иосифа I с лысиной, увенчанной лавровым венком? Не символ ли
будничности, детерминация всяческих возможностей, порука ненарушимых границ,
которыми раз и навсегда замкнут мир?
Ибо мир в те времена был объят со всех сторон Францем Иосифом I, и
выхода никакого не было. На всех горизонтах вырастал, из-за всех углов
возникал профиль, вездесущий и неизбежный, запирая мир, точно тюрьму, на
ключ. И вот, когда мы потеряли всякую надежду, исполненные горького
равнодушия, когда внутренне смирились с однозначностью бытия, с тесною тою
неизменностью, могущественным гарантом которой был Франц Иосиф I - тогда
вдруг, словно обыкновеннейшую вещь, Ты открыл мне тот альбом, о Боже, дал
мимоходом заглянуть в книгу, слущивающуюся сиянием, в альбом, страница за
страницей сбрасывающий свои одежды, все более яркий, все более
пронизывающий... Кто поставит мне в упрек, что я в тот миг стоял
ослепленный, обессиленный волнением, а из глаз моих, переполненных сиянием,
лились слезы. Что за ослепительный релятивизм, что за коперникианский
поступок, что за зыбкость всех категорий и понятий! Вот, значит, сколько дал