"Владимир Николаевич Шустов. Человек не устает жить " - читать интересную книгу автора

пристывшую к притолоке дверь.
В комнате, куда он попал прямо с улицы, было сумрачно и тепло. Тут же,
у порога, кто-то дружески толкнул его в бок. Кто-то шепнул смешливо:
"Разболокайтесь. Будьте как дома". Кто-то простужено засипел: "Проходи, не
торчи перед глазами". Ковязин стянул шлемофон, взбил ладонью свалявшиеся
волосы и, стараясь ступать неслышно, двинулся между рядами скамеек и стульев
в глубь помещения. Половицы, словно болотина, со стоном задышали у него под
ногами, заглушая и без того слабый голос лейтенанта Бондаренко, который
что-то рассказывал собравшимся. Ковязин приткнулся на ближайшей скамье,
основательно потеснив при этом сидевших на ней летчиков и раздернув до пояса
"молнию", спросил у соседа справа:
- Совещаетесь давно?
- Ага.
- Гоша? Ну и ну... А многие выступали?
- Угу.
- Ты - словами.
- Ага.
- Не бомбардировщиком тебе, Гоша, командовать, а диктором на радио
работать: лишнего слова в эфир не выдашь. Ты хоть бы о ребятах подумал: не
ровен час, весь экипаж в молчальников превратишь. "Ага, угу". Речевой дефект
у тебя, что ли?
Гоша звучно засопел и попытался отодвинуться подальше от навязчивого
собеседника. На скамье было тесно, и никого не прельщала перспектива
остаться без места. Гошу прижали к Ковязину еще плотнее.
- Сиди уж и молчи уж, - сказал Ковязин. - Не стану тебя беспокоить, не
стану. - И обернулся к соседу слева: - Сбоев?
- Я, Аркаша.
- Объясни, пожалуйста, что здесь и кто здесь? Из Гоши слова не
вытянешь.
- Он такой, - охотно согласился Сбоев. - Рассказывал комиссар, что и
переписку с родственниками Гоша ведет по своей системе, отправляет даже
домой пустые конверты. Ему, видите ли, мама на всю войну их заготовила.
Приходит конверт - жив сынок! Здесь, Аркаша, проводится детальный анализ
прошлых операций.
- Ну?
- Помолчите, стратеги, - зловеще донеслось сзади.
В сгустившихся сумерках лица окружающих проступали светлыми овалами, на
которых обозначивались лишь темные пятна глаз да тоже темные нити бровей и
губ. Отчетливо виден был командир полка. Сидел он за столом напротив окна и,
подперев кулаком лобастую, с глубокими залысинами голову, слушал
выступления. Бессонные ночи отчеканили фиолетовые полукружья под его
воспаленными глазами, разбросали по худощавому смуглому лицу четкие мелкие
морщины. По внешнему виду трудно было судить, как оценивает командир
высказывания: слушал он всех без исключения внимательно, не перебивая.
Правда, густые и клочковатые брови его временами изламывались вдруг буквой
"z", и все понимали, что "данному трибуну" пора либо говорить без словесных
вывертов, либо закругляться. "Полковой говориметр" - так окрестили летчики
командирскую привычку - действовал всегда безотказно: самые ярые краснобаи,
руководствуясь показаниями этого чуткого прибора, на совещаниях и
оперативках приучились излагать соображения коротко и по возможности