"Владимир Николаевич Шустов. Человек не устает жить " - читать интересную книгу автора

остановились у стола, Руки их невольно потянулись к шлемофонам. Может быть,
впервые за трудные эти дни они растерялись, не знали, как себя вести. У
женщины дрогнули уголки бескровных губ. Она откинула холстину с головы
покойника. На столе лежал мальчишка. В колеблющемся свете лучины он казался
живым. Хотелось сказать, хотелось позвать громко: "Вставай, паренек! Чего же
ты, друг, так рано заснул?" Но сложенные на груди руки и оплывший огарок
свечки меж пальцами ломали эту иллюзию жизни.
- Третьего дня словил Янека полицай, в лесу словил, - голос матери
зазвучал низко, приглушенно. У глаз в излучинах морщин показались слезы. И,
уже не в силах сдержать горе, она запричитала: - Изгалялся над дитем,
нечестивец, мордовал... Силушки нету боле, моченьки нету боле... Сын помер,
сын... В землю сына треба заковать... Больно мне, ой больно!..
И Аркадий сказал:
- Мы похороним его. И Михаил сказал:
- Веди, мамо.
На опушке леса в затишье, на поляне, окруженной елками, мать выбрала
для сына место. Поджарая гладкая сосенка крошила с ветвей снег, вздрагивала
тонким стволом, когда лезвия заступов рассекали паутину корней. Могилу
копали долго. Дно подровняли, выстлали досками. Принесли и опустили Янека.
Простились поочередно, засыпали гулкой мерзлой землей. Опершись на лопаты,
постояли простоволосыми над холмиком.
Аркадий, словно принимая клятву над прахом павшего в бою
однополчанина-летчика, вскинул над головой руку со сжатым кулаком.
- Не забуду! - сказал твердо.
- Не забуду! - повторил Николай.
- Не забуду! - как эхо, откликнулся Михаил.
И темный тревожный лес вроде затих на ветру, прислушиваясь к их суровым
хриплым голосам.
За поминальной трапезой, в теплой, заставленной домашней утварью кухне,
женщина рассказывала Аркадию о жизни "при немцах", о новоявленных властях.
Она рассказывала и жалостливо наблюдала, с какой ненасытной торопливостью
поглощали гости ячневую приправленную молоком кашу, как от обильной пищи
запоблескивали бисеринки пота на их заросших щетиной и обтянутых
потрескавшейся кожей худых лицах. Близость людей, тоже нуждающихся в
участии, скрадывала на время ее тоску и боль. Николая с Михаилом сон сморил
прямо за едой: один уснул, уткнув лицо в сложенные на столе кренделем руки,
другой - откинувшись к стене.
- Немец до нас не вдруг наведывается: опасается, - говорила Аркадию
хозяйка. - И войска ихнего в нашей деревне на постое нету. У нас полицаи...
Двое меньших - подневолыцики, а заглавный лют. Ох лют! Евсеем Пинчуком
зовется заглавный-то. Пришлый в наших краях. Пес он шелудивый. Партизан
вынюхивает, выискивает. Дён шесть тому было, сказывают, возле железки
партизаны порчу немцу учинили. Евсей через это и взъярился, зазлобствовал.
Сыск по избам учинил. Мужиков похватал, И Янека вот...
- Пинчук?
Аркадий бережно погладил худое плечо женщины. Он готов был сделать для
нее все.
- Где квартирует Пинчук?
- У нас тут, в великой избе, возле колодца. Все полицаи там.
- С оружием?